Десна давно ушла под лед, а льдины как играли в чехарду, так и громоздятся перед самым новоспасским домом. Снегопадом смело с неба последнюю звезду. По каким же светилам держать к тебе, музыка, путь? По каким морям к тебе плыть? И когда плыть, если в передней выходит из медвежьей шубы Иван Маркелович?
– Здрав будь, умник, и долголетен!
Иван Маркелович откашливается и долго не может освободиться от дорожных пуховых жилетов. Наконец справляется с ними и мерной поступью шествует в столовую. Самовар то поет ему торжественную встречу, то снова вскипает и ворчит…
– Благодарение богу, – говорит гость, повязав салфетку и глядя на любимую глазунью, – раздачу костромского капитала завершили и благополучный отчет отписали.
– Вот и хорошо! – перебивает Евгения Андреевна, торопясь обратить Ивана Маркеловича от костромских отчетов к глазунье. – Извольте, сударь, немедля кушать!
Иван Маркелович отвечает хозяйке учтивым поклоном, но, не касаясь глазуньи, снова обращается к хозяину:
– А ведомо ли вам, Иван Николаевич, сколько Кострома от щедрот сердца на строение Смоленщины пожертвовала? Ведомо ли вам, что Кострома, первая начав сей подвиг, собрала доброхотным даянием два миллиона четыреста сорок три тысячи рублей?! А единение россиян, в сих миллионах явленное, во сто крат дороже. Незрима для нас по дальности расстояния Кострома, а голосу ее сердцем внемлем. Не посрамились костромичи, славные потомки Ивана Сусанина! – Иван Маркелович остановился, посмотрев на Мишеля. – А ты, умник, про Сусанина слыхал?
Глазунья, поставленная перед Иваном Маркеловичем, пошипела, попузырилась и, наконец, остыла. Евгения Андреевна приказала готовить новую и подать ее к столу на угольях: никому не известно, когда к ней обратится Иван Маркелович.
Хозяин расспрашивал гостя о костромском капитале, гость отвечал, а в мыслях держал свое:
– Не Сусаниных ли сызнова встретил на Руси чужеземец, посягнувший на державу нашу? Если полюбопытствуете, расскажу достопамятное происшествие…
Меж тем самовар пел-пел и оборвал песню: тоже застыл. Евгения Андреевна приказала держать в буфетной наготове свежий самовар. Мишель пересел поближе к Ивану Маркеловичу, но так, чтобы не было далеко и от сахарных кренделей.
– А началось, матушка Евгения Андреевна, сие происшествие с того, – приступил к рассказу Иван Маркелович, – что басурманы, отбегая от Духовщины на Белый, схватили по дороге тамошних господ Воеводиных человека, Семена Силаева. «Показывай дорогу в Белый!» А в Белом, прошу во внимание взять, ни войска, ни ополчения: приходи, властвуй, грабь! Но через Белый же, и сие приметить надобно, лежала последняя, не закрытая им дорога. Как тут быть? Неужто Семену беду на родной город навести? А шерамыжников тысячи сбежались, все нации и языки на той дороге сбились. Главный же их командир самолично мужику приказывает: «Веди в Белый!» – «Дороги туда нет», – им-то Семен так говорит, – пояснил Иван Маркелович, – а про себя сомневается: кто же поверит, что к городу путей нету?.. – Тут Иван Маркелович временно оставил город Белый и адресовался к Евгении Андреевне: – А соблаговолите-ка, матушка Евгения Андреевна, хоть бы и не по регламенту, чайком меня побаловать, чтоб в горле не сохло!
Миша нетерпеливо грыз сахарный кренделек.
