– Ты отдал мне свою душу, когда согласился охранять её вечный покой. Так исполняй! – произнёс, скинув его наземь из своих силков, и сложил обратно крылья, сплёвывая под ноги. – Я – твой Хозяин.
Глупые люди, особенно те, кто связал себя по рукам и ногам с религией. Прошло столько времени, а он всё надеется на… На снисхождение от самого Дьявола? Проповедник так и не понял, что его смысл существования отныне – это виться коршуном над своею «добычей» и никогда не заполучить её.
Развернувшись к нему спиной, последний раз окидывая взором сад, я хотел переместиться прочь, как вдруг услышал мерзкое шуршание поношенной рясы.
– От неё, как огонь, загорается любовь[19], Люцифер! – молвил он последнее из своих глупых наставлений, но мне уже было плевать.
Я щёлкнул пальцами, а в голове пронёсся законный ответ…
Она давно угасла.
Надев туфли на босу ногу, смахиваю лишнюю влагу с волос и выхожу из своих покоев в коридор, освещённый редкими синими факелами. Дойдя до широкой винтовой лестницы, по привычке обращаю взгляд в узкое окошко, где меня встречает скучный и унылый пейзаж – вид на Врата Гиенум с тёмным пятном из толпы грешников, ожидающих приговора. Спускаюсь вниз пролётом за пролёт, бездумно слушая дребезжащее эхо собственных шагов. Вся нешашерс спит: никто не бродит по лестницам и коридорам Сэгив, лишь отдалённо слышны завывания ветра за окнами.
Оказавшись у тронного зала, я чувствую, что помимо отца внутри есть кто-то ещё, но энергия слишком слабая, и мне сейчас не различить, кому она принадлежит. Толкаю двери руками, и передо мной открывается та же картина, что и несколько амас назад, – Едэлем сидит на своём пьедестале, подле зверь из Сар Меазохи, что он возжелал держать подле себя. Кроваво-красного цвета шерсть и грива, как у льва, и скорпионий хвост, оканчивающийся внушительной твёрдой булавой с огромным ядовитым шипом, которым чудище готово в любой момент пронзить свою жертву, если того, конечно, пожелает Едэлем Гиенум. Животное явно наслаждается медленными поглаживаниями своего хозяина: выпученные голубые глаза блаженно прикрыты, а рот с тремя рядами острых зубов и вываливающимся от наслаждения языком, напротив, приоткрыт.
Не переставая гладить свою любимицу, отец нехотя переводит взгляд в мою сторону – ледяной, но при этом раздражённый. И только сейчас я примечаю у самых ступенек, ведущих к трону, его сиятельство Ниссах Ревности и Зависти. Левиафан, немного опустив голову, покорно ожидает, когда он скажет слово.
– Эйлель, ты вновь позабыл, что ждать я не привык, – нарушает тишину Едэлем, взглядом указывая на Милецет. – Учись у Левиафана, он явился безотлагательно.
Но я отвечаю не сразу – подхожу к ступеням, вставая так, чтобы Левиафан остался за спиной, и отвешиваю небрежный поклон:
– Я был в своих покоях и крепко спал…
– После очередной попойки, – додумывает за меня Едэлем и перестаёт гладить своего пушистого зверька. – Ты отлыниваешь от обязанностей Йорев.
Чушь собачья! И почему он вообще решается говорить об этом при посторонних? Когда это Левиафан удостоился чести присутствовать при наших разговорах? Ничего не отвечаю на фразу Едэлем, ожидая его дальнейших слов.
Отец немного остывает – это ощущается по энергии, что перестаёт сдавливать лёгкие, – откидывается на спинку кресла и щёлкает пальцами. В руке его оказывается бокал с горячительной жидкостью, и, сделав глоток, он произносит, наконец-то переходя к причине сего странного собрания:
