Рождественские рассказы о детях - страница 23
А сам мужик все знай настегивает вожжами Сивку, вот уж и в село въехал, вон усадьбу Купцову видать. Проехал Софрон мимо Миколая-Андреянычева кабака, поглядел в окна освещенные и вздохнул, будто по зазнобушке какой сердечной.
Миновал он три избы села и свернул на аллею, ракитами обсаженную, что вела во двор усадьбы купца Брюхова. Везде на селе все уж спит, ночь и темь кругом, а тут все окна огнями горят, будто праздник какой. По-барски живет Агап Силантьич.
Чего же паренек в лесу замешкался? А простое дело, нету его проще. Как шаркнула с полянки, неведомо почему, лядащая Сивка да бросился за ней со всех ног Софрон, мальчуган так перепугался, крича: «Тпру, стой, стой!» Пробежал он саженей десять по дороге да и ахнул:
– Атопор-от?!
Топор у пенька от елочки остался. Вернулся паренек назад на полянку по следам, что остались на снегу от дровней, и прямо к месту, где рубили елку. Без Софрона-то здесь совсем не то, будто помертвело все сразу, жутко и на сердце щекочет. Темная чаща кругом обступила и топорщится на полянку, вот-вот, помилуй Бог, что привидится парню. Жмурит он глаза, а сам, будто нехотя, все-таки оглядывается.
– И-их, Господи! Вон чтой-то видать темное середь снега на опушке, а вон и еще… Собаки! И с красными глазами.
Взял мальчуган топор да бежать, а собаки за ним запрыгали, две большущие, а вона и третья, махонькая.
– Волки, волки! – задохнулся паренек и взвыл благим матом, волосы будто дыбом шапку подняли, и искры в глазах засияли.
Пробежал он до кустов – оглянулся, волки саженях уж в пяти от него, и в кучке. Бросился парень к дереву, прислонился к стволу спиной и замахал зря топором.
– Матка, матка! – завыл мальчуган.
Волки тоже стали середь поляны, как раз у срубленной елки. Один сел, а махонький волчонок ближе подскочил, вот сейчас вблизь к Федюку прыгнет.
«Лезь на дерево, полезай… Живо!» – приказал будто кто-то Федюку на ухо. Бросил паренек топор и, не учиться стать, в один миг на сажень от земли на сучке уж сидит.
И пора была… Махнул в два прыжка к парню самый большущий волк… и взвился у дерева на дыбки… Глазища, что два огня полыхают, зубы белые блестят, длинный язык на сторону, и пар от него дымком вьется… Положил лапы передние серый зубоскал на ствол и щелкает зубами…
Мальчуган смотрит – и ни жив ни мертв. Руки трясутся, в голове полыхает будто полымя и мысли путает, на душе захолонуло все, будто нету ее. Но все ж таки с грехом пополам полез парень еще выше и чуть не до самой верхушки высокой ели добрался по сучкам.
Только шибко плачет да зовет:
– Матка, матка!.. Господи Батюшка! Угодник чудотворец Микол ай Андреянович!
Со страху угодника святого с целовальником спутал бедняга.
Волк сел под деревом и глядит вверх, другой подскочил ближе и тоже сел. Волчонок прыгает кругом них, балуется и заигрывает, кидается на них и, шлепаясь, катается по снегу.
– Дядя Софрон! Софрон! – прокричал и раз и два мальчуган, но нету мужика.
Прошло много времени… Федюк умостился верхом на толстом суке, обхватил ногами ствол, обнял его и ручонками и сидит, плачется тихонько, молится, мамку зовет, угодников Божьих поминает. А волки, отойдя мало, легли на полянке, будто стерегут парня, когда слезет. Понемногу стало легче парню, отлегло малость от души! Ведь волки на дерева не лазают. То не медведь. А вернется Софрон, они живо уберутся.
– Дядя Софрон, а дядя Софрон! – прокричал опять Федюк на весь лес.