– Вот скажи мне, Леха, когда это прекратится? – завелся Устиныч, что Лешкин грузовик, с пол-оборота. – Не только мне, всему семейству своему скажи, которое горбатится на благо трудового народа, пока ты на сеновале кувыркаешься. Когда это прекратится?
– Устиныч, давай я Таню домой отведу, – услышав слово «кувыркаешься», тут же ожила мама. – Разберитесь тут, по-мужски.
– Нечего! – отрезал председатель. – Ей, слава богу, уже шестнадцать. Прекрасно всё знает. А не знает, так скоро узнает. Я вот хочу, чтобы он всем в глаза посмотрел, – Леша упорно рассматривал ковер. – Молчишь, партизан? Сказать нечего?
– Я ему щас язык развяжу! – отец вскочил, словно гора со скамейки встала, рукава закатал.
Лешка был бы рад получить сейчас от бати затрещину. Рука у него тяжелая – мигом бы дух вышиб. Убить бы не убил, но с сотрясением мозга повалялся бы. И он на это готов! Всё, что угодно, только не слышать, как его стыдят при семье.
Однако Устиныча такой поворот не устраивал. И действительно: а зерно-то кто будет возить эти два дня?
– Сядь, Коля, – осадил он и снова надвинулся на Лешку. Председатель напоминал усатого таракана из детской сказки. Но сейчас было не до смеха. – Ты мне вот скажи, ты с кем в сарае кувыркался? С Бертой-шалавой из «Серого брата»?
– Так уж и шалава… – не выдержал Лешка.
– Устиныч, я отведу детей? – снова вступила мама.
– Сидеть! – рявкнул председатель. – Я не пойму, тебе что, наших девок мало?
– Ну, это ты зря, Устиныч… – сокрушенно покачал головой отец. – Что ж он, наших девок портить будет?
– А ты скажи, что он их не портит! – ядовито процедил председатель. – Вымахал вон, орясина с симпатичной мордашкой! В кого только такой?
«Про Аньку узнал? Поэтому буянит? Так я вроде не первый…» – мелькнуло у Лешки. Анька была дочерью Устиныча.
– Так! – мама решительно встала. – Танюшка и вы, охламоны, марш домой.
Таня сразу к двери направилась, братцев пришлось подгонять подзатыльниками. Председатель на этот раз ее не останавливал. Он точно знал, когда можно прикрикнуть, а когда разъяренной женщине под руку лучше не попадаться. Он выждал паузу, чтобы перемещения по кабинету не мешали его патетической речи, а как только дверь закрылась, продолжил с прежней яростью:
– Ты хоть понимаешь, что мы с «Серым братом» соревнуемся? Ты что, полагаешь, эта шалава просто так с тобой связалась? Вы с ней потрахушками занимались, а теперь мы отстаем в уборке! Ты это можешь вбить в свою тупую башку?
– Так она специально?! – взревел батяня.
– Ну чего ты, Устиныч, – замямлил Леша. – Ну чего мы там отстаем? Я ж почти нагнал. А ежели что…
«Будет волчица со мной связываться, если я ей не понравился, как же! – думал он про себя. – Ну, может, и хотела задержать, не без того, но чего уж во всех прямо диверсантов подозревать…»
– Ежели что, сладкий мой, – вновь взревел председатель, – будет тебе еще один выговор, и отправишься ты у меня на передовую с автоматом наперевес! Вот сейчас, при твоем отце клянусь. Наблюдателей в свидетели позову! Если мы проиграем соревнование, ты отправишься на войну! «Ежели что…»! – передразнил он Лешку. – Ты же не сможешь машину водить измененный! Бабы и так за троих работают, а толку что, если машины всего две. Они ж с мешками не помчатся до элеватора. В общем, ты меня понял, – Устиныч наконец остыл. – Дуй отсюда, балбес!
Лешка тут же выскочил за дверь. В кабинете топтался отец.
