Среди соседей Иван Иваныч Почкин слыл человеком непьющим и степенным. Среди дальних знакомых – серым и незаметным. Среди домашних и коллег по работе – ужасным занудой. Попадались и такие, кто считал Почкина гражданином благопристойным и правильным во всех отношениях.
Здесь люди впадали в большое заблуждение – Иван Иваныч попросту трусил. Пороху не хватало совершить что-нибудь этакое. Ему казалось: только сделай что-нибудь из ряда вон, и тут же явится некто надзирающий – милиция-полиция, народный контролёр, да хоть бы и ангел какой-нибудь, и тут же призовёт к ответу, и кара будет страшной. Но, боже мой, как иной раз хотелось нахамить начальнику или перейти дорогу на красный свет! Или вот хотя бы показать дулю этому наглому вечному стрелку папирос Саврасову из механосборочного.
От постоянно подавляемых неправильных, как ему казалось, побуждений Иван Иваныч преждевременно облысел, имел плохой аппетит и непрезентабельно выглядел. Будучи всё же не лишённым некоторого ума и здравого смысла, он понимал причину и сильно переживал по этому поводу, но перешагнуть самим же собой нарисованную черту не мог.
На работе было ещё ничего. Свои инженерные обязанности он выполнял исправно. Но мучиться по-настоящему ему приходилось на цеховых вечеринках, называемых теперь, в соответствии с текущим моментом, «корпоративами». В то время, как поддавшие коллеги уже обращались к начальнику цеха на «ты» и понуждали к брудершафту раскрасневшихся лаборанток и даже матрон из ОТК, он изо всех сил старался вести себя наиболее естественно. Однако с журналом «Машиностроение» в руках это получалось малоубедительно и где-то даже неуместно.
Вот после одного такого мероприятия и возвращался домой припозднившийся и грустный Почкин. Совершенно трезвый, между прочим. Для дальнейшего рассказа это важно. Дорога от остановки автобуса до дома пролегала через небольшой пустырь. Раньше это был двор старого двухэтажного дома. Теперь, после переселения жильцов, двор одичал и запаршивел, зарос крапивой и лопухами. А осиротевшая двухэтажка вроде как сама по себе в одночасье сгорела. Единственный фонарь посреди двора заставлял окружающие предметы отбрасывать странные, причудливо шевелящиеся тени и скорее затруднял, нежели облегчал путь. Однако Иван Иваныч знал эту тропинку наизусть и даже с закрытыми глазами не заблудился бы. Именно сейчас ему вдруг захотелось проинспектировать эти свои способности, и он уже собрался было закрыть глаза – и тут его накрыло.
Пытаясь позже восстановить картину событий, Иван Иваныч как честный человек оказался вынужден сделать единственный вывод: он ни в чём не уверен. Видел ли он что-то на самом деле, или это была только картинка на внутренней стороне век? Осязал ли всё это благолепие или испытал только «сбой программы», как выразился бы их айтишник с работы, предлагающий называть себя просто и естественно – «Мордор»?
Вот что сохранилось в памяти Почкина.
Только он собрался закрыть глаза, как почудилось ему, что краешек одной тени вдруг посветлел и из мрака проступила человеческая фигура. Женская. И вроде даже нагая. Вот она ещё в отдалении, а вот – уже рядом. Настолько близко, что можно дотронуться до… В этом месте даже честный сам с собой Иван Иваныч не стал называть этот парный элемент женского тела. Не будем называть и мы.
