– И вот когда эти три половинки войдут в резонанс… – бубнил голос.
– Две, – нерешительно поправил Иван Иваныч.
– Что – «две»?
– Половинки.
– А я говорю, три.
– Трёх половинок не бывает!
На сей раз голос прозвучал расстроенно:
– Ты так ничего и не понял!..
А Иван Иваныч был огорчён другим: ему отводилась функция какой-то затычки. Это было унизительно и страшно. А как же Тамара, дети?.. Впрочем, он тут же вспомнил, что детей у него нет. Но менее страшно от этого не стало.
Голос между тем сменил тактику. Во-первых, он признал, что термин «затычка» был применён им неаккуратно и не раскрывает в полной мере высокой социальной значимости описываемой функции. Да и задача-то совсем нетрудная: в нужный момент собрать в пучок весь потенциал своего разума и на некоторое время представить себе самое светлое, чистое, доброе, ну и всё такое, что только можно представить. И возникшая химия явится триггером необходимой реакции восстановления. И всё станет тип-топ и абгемахт.
– А можно вместо меня немного подумает о чистом и светлом кто-нибудь другой? – робко спросил Иван Иваныч. – Какой-нибудь учёный или композитор?
– Нет! – решительно пресёк попытку дезертирства голос. – Только ты!
Почкин пригорюнился было, но голос не позволил ему долго предаваться этому занятию.
– Теперь – важное, но не главное. Имей в виду, что миры восстановятся в прежнем формате, но со смещением на величину твоего воздействия.
– А это больно? – тревожно спросил Иван Иваныч.
– Дурачок! – ласково произнёс голос, от которого на сей раз все внутренности Почкина сладко завибрировали. Но голос тут же спохватился и дальше уже совсем ровно продолжил:
– Субъект влияния в процессе трисекции невольно генерирует некие коды, запускающие изменения миров. Это побочный эффект, так сказать. Проще говоря, может исполниться какое-нибудь твоё желание.
– Как у Пушкина про золотую рыбку? – не подумавши бухнул Почкин.
– Сам ты Пушкин! – обиделся голос. – И вообще, классиков надо знать получше. У Пушкина золотая рыбка исполняла вздорные прихоти сварливой бабки. А тебе предлагается думать о добром свете и светлом добре.
– Что бы такое загадать?.. – мысленно засуетился Почкин, но голос сурово пресёк его умственные метания:
– Тебе что было сказано? Какое-нибудь желание. Ключевые слова здесь – «какое-нибудь». Никому не дано знать, даже мне, какая цепочка кодов сдетонирует…
Слово «сдетонирует» больно резануло по мозгам, и Иван Иваныч опять вознамерился просить об отставке и замене. Но голос рявкнул:
– Ша! Время «Ч»! Пора!
И… не произошло ничего. Иван Иваныч потоптался на пустыре, высмолил за пару затяжек две «беломорины» и, так ничего и не поняв, направился к дому. И только подходя к подъезду, обратил внимание, что вроде как светает уже.
Проявим деликатность и не будем подглядывать за семейной сценой, последовавшей за тем, как звякнули ключи в замочной скважине. А Иван Иваныч так бы и скоротал свой век в неведении, что же это было там на пустыре, если бы не одно крохотное событие, произошедшее уже на следующий день на работе.
После «тен о’клок ти» (шутка, обычного перерыва на чай) настал перерыв на перекур. Все присутствующие с удовольствием отравляли свои организмы и вели приличествующие обстановке разговоры, когда в курилку ворвался вечный стрелок – непобедимый снайпер Саврасов.
– А что, мужики, чей табачок сегодня вкуснее? – громогласно вопросил он. И хотя вопрос не был адресован никому конкретно и смотрел Саврасов совсем в другую сторону, Почкин вдруг подскочил и, описав широкую дугу, встал перед Саврасовым лицом к лицу.
