Заря едва виднелась в маленьком окошке. В темнице владычествовал холод, как то обычно бывает по утрам. Вислав встал в полный рост и стал растягиваться. Его задубевшие мышцы оживали после крепкого сна, тело наливалось теплом. Он размял шею, сделал несколько уклонов, будто от деревянного меча на ристалище, поприседал.
Скрежет ключа в замочной скважине отвлёк его от занятий. Но напрасно удивление и надежда мурашками пронеслись по телу, ибо открывали не тяжёлую сосновую дверь, а окошко в двери, которую бывалые узники, как он слышал когда-то, нарекли кормушкой. На полке, выходящей внутрь темницы, показалась миска ячневой каши, яйцо, хлеб и подслащённая мёдом вода – всё то, что подавали ему на завтрак уже третью неделю.
– Эй! – позвал стражника Вислав. – Отец уже вышел с войском? Венц с ним? Кто остался править в Ардхольме? Земобо́р? Отвечай! Я всё ещё Вислав Исмар, княжич Ольдании! Слышишь меня?!
Стражник молча ждал, кормушка оставалась открытой.
«Лучше бы они отвечали! Хоть как-то! Оскорбления, издёвки, хоть под кожу бы лезли – всё лучше, чем молчание!» – думал Вислав.
Стражник терпеливо ждал, пока сын его короля заберёт еду, дабы он смог спокойно закрыть окошко. Вислав хотел было с гнева выплеснуть воду и кинуть кашей в стражника, но рассудок брал своё, как бы не хотелось сердцу, полному сейчас горечи, сорваться на тюремщике.
«Дурак всего лишь исполняет свой долг», – решил про себя княжич Вислав и забрал завтрак.
Окошко закрылось, лязгнуло железо и мир Вислава снова сузился до пределов темницы. Он сел на полку, что служила ему теперь постелью, поставил яйцо и глиняную кружку на табурет и, поблагодарив Белых Богов и себя самого за то, что сладил с гневом, принялся есть. Прекрасно понимая, что его кормят лучше, чем кого-либо из узников темниц Чертога Драконобо́йца, он всё же ощущал лёгкий голод всякий раз, когда ложился спать. Привыкший к охоте, ристалищам и настоящей войне, Вислав впадал в безумную ярость от скуки, которая давила его сильнее, чем толща стен темницы. Мысленно он возвращался к друзьям, красавицам и шумным попойкам.
«Когда всё это вернётся?»
Но больше всего его тяготило то, что он тухнет здесь в то время, как его отец и братья ведут войну с Гардарией.
За недели заключения ему несколько раз снился бой. Конные сшибки, стынущая в жилах кровь, стук, впивающихся в щиты стрел, крики и лязг железа – всё мешалось во сне, проносясь ураганом в его душе, принося боль тоски по пробуждению.
Доев, Вислав положил миску, ложку и кружку на полку под низким потолком. Крошки и скорлупу от яйца он собрал и выкинул в ведро. Потом лёг и предался мечтам и мыслям.
«Ольдания теперь в тисках. В Ярнала́де Неведомый, а на востоке свирепые соседи-гардарийцы, а сын Исмаров валяется на полке в темнице собственного отца! Вот так смешная шутка у Прях Судеб!»
Образы короля-отца, отдающего приказ заковать его в железа́, безмолвных братьев, не сказавших ни слова в его защиту, и таких же безмолвных друзей, вновь и вновь наваждениями окутывали его дух. И тот подлый удар собаки-стражника вспыхивал в сознании, порождая ярость.
Вислав коротал время в темнице не только в мыслях и грёзах, лёжа на тюфяке или расхаживая от стенки к стенке, каждый день он отжимался от пола, благо тот был деревянным и чистым. Пара подходов по полсотни раз и настроение улучшалось. Он вспоминал, как дядья и братья учили его правильно отжиматься, подтягиваться на перекладине, фехтовать. Отец всё время был погружён в дела государства, поэтому лет до четырнадцати Вислав с ним особо и не общался. Он не винил отца и не роптал, ведь большинство монархов отдавали сыновей на попечение дядюшек. Тем паче, что винить отца значит отбрасывать тень на самого Дьяса, Отца всего, ведь это его образ проступает в том отце, который породил тебя в смертном мире. Так Вислава учил Белегор, придворный волхв.
