– Пьянь, дурень деревенский! Ни бум-бум! – толкнул его Закваскин. – Кончил пять классов без фигогака. Помню, в колхоз вступал, подписывался крестиком. Знал девок щупать! Кабы тут не я, хрен взяли бы!.. Я мамку пожалел твою, беспутный… Ходь отсюда! Толк у нас.
Тот вытер чёлку кулаком. – Ты про лужки нам, про лужки, а не колхоз!
Скрыв взгляд под бровью, новый гость бурчал: – Балýй, пьянь… Цыц! А твой москвич в курсáх, как дом купил. Степановны был дом по документам, чтоб сберечь его. Я бился с властью. Знали – конфисковывать…
– Суть!
– Нишкни! – гаркнул дед. – Цыц, не базлань! Я был на зоне, дура пишет: дом продать, чтоб деньги сыну выслать. Сдали суки; сел Колюха. Сел он – так как и поскольку, вдаль смотря, изничтожал сов. строй. Кто лучше? Кто, как ты, водяру жрал, поля пахал? На, выкуси!! – Закваскин Заговееву ткнул фигу. – Были те, кто вдаль смотрел: сначала солженицыны, а после сын мой был. Тут бабе и взбрело, где родила с меня героя, будущего думца, дом продать. Ну, понял? Ей плевать, кто здесь родился! Я тогда, под всей андроповской проклятой строгостью, давай, пишу… Но про лужки слов не было, про сад слов не было. Там – что Закваскина эН дарит дом с три сотки этой… вроде бы Рогожской. Было? Было. Как юрист сказал, чтоб, мол, по дарственной; а там написано, что дом с пристройками на трёх лишь сотках. Вот тут как… – Закваскин вынул из кармана документ и тряс им. – Про лужки помянуто? Нет, не помянуто. Про сотки – есть оно. А значит сад твой – мой законно. Осенью… – и он сморкнул нос в тряпку, – измерял. Сто соток, все мои без трёх; на них твой дом. По чести – мой домок. Такой вот поворот.
Ко мне лепился сын, бормочущий, что «нам пора».
– Как?.. Чушь! – твердил я. – Вот ещё… Не может быть! Я поменял свидетельство на собственность здесь в девяносто третьем, приписал к трём соткам двадцать; остальные же – заимка.
– Коль законно, спорить нéхрен, мы не бабы, – буркнул оппонент. – Пусть двадцать три твои; остатнее – моё. Сад тоже мой с лужками и с леском вкруг сада… Ты, Рожанский, сам размысли, коль учёный, – вёл Закваскин. – Ты не где-то занял сотки, чтоб любой какой прохожий срал под окнами, а взял их около избы. До сада от неё неблизко, сам считай. Выходит, все твои вот эти сотки – возле дома… Гришка, слушай, чтоб не тявкал, как тот Бобик твой… Сдох Бобик? Что-то не слыхать мне Бобика.
– Серёня твой с Виталей Бобика… Всё, вор, ты знаешь! – крикнул бедный.
– Ври. Кто видел? Врать я сам горазд… – Дед вперил взгляд в ребёнка близ меня. – Я с чем? Мои дрова закончились, чтоб печь топить. В твоих, – считал ты, но, узнал, в моих лесах, – там хворост. Я возьму его, раз вся твоя заимка возле дома. Понял? Мне дрова – для сына, встретить тёплой печкой. Cам с сынком, смекаешь… Старший твой чего не ездит, Митька-то?.. Малой! Ам!! съем!! – Он гаркнул.
Мальчик отбежал.
– Пугнул дитё… – и Заговеев сплюнул. – Где бумага-то, что лес тут твой, гад? Лиственки спилить хотел, но струсил: станут падать – с Флавска видно… Документ дай, умник! – Заговеев, с шапкой в кулаке, шагнул.
– Стой, пьянь! – бранился дед, грозя клюкой. – Мне дали га как местному. А где возьму я га – тут я и сам с усам. К Рожанскому взял в сторону. Мне вдоль тебя брать, в яму к разлогу? На-кось, пьянь, выкусь; к чёрту поди-кось! – Он взмахнул клюкой. – На хер! Будешь косить там – денежки вынь мне да положь на стол.
