Танька, сволочь, вдруг стала ко мне такой доброй, такой… такой, что хоть к ране приложи, такая добрая. Мол, могу подменить на дежурстве, ей, мол, не в тягость. То кинется коровёнку-другую подоить, мне помочь, то вдруг заодно и место моей группы вычистит от навоза, водой прольёт из шланга. Домой ждёт, чтобы вместе. Клянётся на каждом шагу в любви и дружбе. А в глаза смотреть боится, отводит взгляд, если что. А уж если поймаю взгляд этой блудливой сучки, так глаза её бессовестные бегают, бегают, чтоб с моими не встретиться. Ну-у, тут уж к попу не ходи: виновата подруга передо мной, ви-но-ва-та! А какая вина может быть меж подружек? Правильно! Мужик! Значит, схлестнулась с Колькой моим! Точно, схлестнулась!
И мой-то, мой Колька тоже как изменился вдруг. То сама вёдра воды таскаю, чугунки двадцатилитровые из печи с картошкой варёной для животины достаю, перед собой тащу, живота надрываю, язык высунув от усердия – он не замечает. Как будто так и надо. А тут вдруг вёдра хвать! и к колодцу. Без понукания, без напоминания. Сам, по доброй воле. Наносит воды, нальет во фляги, в бадейки. В сенках полные вёдра воды оставит про запас. Ты, мол, прилягни, отдохни чуток. А сам за чугунки и к корыту, да давай секачом орудовать. Вроде как заботиться стал обо мне лучше родных мамки с папкой. Но я-то знаю, что он не такой. Не от сердца идёт его рвение и доброта ко мне. А со страху старается. Вину замаливает передо мной, кобелюка.
И в постели с ласками чуток не тот. Вот вроде Колька, всё, как обычно, а, чую, не так. Вроде как те ласки через силу. Хотя бугай был ого-го! Ещё тот! Да и запах от него как чужой, будто вперемежку с его смердячим. И женский тот запах, нутром чую, что чужой он и женский. Спросить? А как спросишь? И что, он сразу же всю правду-матку и выложит? Как бы ни так! Врать станет, изворачиваться, да так, что хрен чёрт без попа разберётся. Запутается сам и меня запутает. Вот оно как, а ты говоришь, – старушка наклонилась над кошкой.
Но та продолжает спать, никак не реагируя на стариковские откровения.
– Спи, Хыся, спи, – бабушка отогнала муху с кошки, продолжила:
– Неспроста, думаю, ой неспроста сомнения у меня начались. Видно, это знак свыше. Мол, не чешись, девка, крути башкой да шевели мозгой.
Посоветоваться-то в таких делах не с кем. Можно было бы с мамкой или сестрой. Так умерла мама, давно. Сестра? Про неё особый разговор. Значит, самой надо шишки набивать, опыта бабьего набираться. Спасибо, учителя под боком да за соседским плетнём обитают. Куда как хорошая школа.
Стала приглядывать втихаря за Колькой, да за Танькой наблюдать. Вижу, что мой муженёк, когда по хозяйству возится, всё зырк да зырк украдкой через плетень на соседний огород. И вроде как мается, если я рядом. Вроде как стесняет его моё присутствие во дворе.
Ладно, думаю. Зыркай глазищами, кобель проклятый! Отольются эти… как их? Ага, вспомнила: слёзы. Не знаешь ещё ты меня, дурачок деревенский.
Долго ли, коротко, но почти год и пролетел в сомнениях. А тут Господь уподобил Таньке родить дитёнка. У нас с Колькой пока не было: рано. Решили меж собой, что позже, как хату пересыпим, обновим, вот тогда и ребятнёй обзаведёмся.
Да-а-а. Пошла я в ответки к Таньке. Она только-только из роддома явилась. Святое дело: надо отведать лучшую подругу, поздравить, мальчонку посмотреть. А как же. Положено. На том мир стоит. Наши родители так делали, их родители так жили, и нам велели.
