Да что ж такое! Ты герой не моего романа, не моего! Меня, конечно, по ночам временами мучают кошмары с героями недописанных черновиков, но никогда наяву!
— А ты хочешь в ней остаться?
Харт стоял на другом камне и стал чуть ниже меня — и я снова подумала, прикидывая его возраст, о своем старшинстве. Тогда не стоит обижаться на его детскую обидчивость. У него еще юношеский максимализм не прошел. Сам же заявил, что ему позарез необходимо научиться принимать мир, в котором он не пуп земли!
— Ну… Зависит, насколько правдоподобной должна выйти твоя история. Без меня правдоподобность пострадает довольно сильно. Но оставим это на совести Найла, верно? Пойдём купаться! А то стемнеет.
Я бросила взгляд на небо — телефона со мной нет, оставила в спальне — будто шестое чувство сработало не рисковать дорогой вещью.
— Ещё рано! — заявила я, жмурясь на яркое южное солнце.
— Ну… У нас в запасе часа три светового дня и всё… В темноте мы будем рассказывать страшные истории семьи Бойд. Не боишься?
— Историй или темноты? — не могла я уже не улыбаться.
— И того, и другого. Хотя у нас нет ни первого, ни второго. Истории скорее смешные, а так даже бассейн подсвечен. Лара очень боялась оступиться в темноте, поэтому весь двор напичкан электричеством, точно рождественская елка. Кстати, как насчет украсить пальмы огнями? Рождественский парад в Хило ты пропустила, но… Рождество еще не наступило. Найл поставил елку, не заметила?
— Елки я не заметила… Но я привезла старые советские игрушки…
— Тогда я знаю, чем мы займемся завтра. Кстати, это по дороге, если тебя заинтересовал камень…
— Если это единственная достопримечательность острова, то… — решила я не игнорировать его новую, еще более наглую, улыбочку.
— Единственная, поверь мне! Ты находишься на самом крохотном и малонаселенном острове архипелага. Именно поэтому ещё в конце девятнадцатого века сюда начали свозить прокаженных. Их деревня находится за грядой скал и туда попасть довольно проблематично… Ну, если только пойти пешком… Но ведь ты туда не хочешь?
— Это все серьезно, да? По болезнь?
— Ну… Говорят, что больных с шестьдесят девятого года там нет… Ну… Заразных. Однако за ними по-прежнему наблюдают врачи. До изобретения лекарства больных островитян просто вырывали из семьи и свозили сюда, чтобы забыть о них. За почти что целое столетие заболело порядка восьми тысяч гавайцев… Там все усеяно могилами. Сейчас в живых пара дюжин всего осталось, если не меньше. В семидесятых им предложили вернуться в цивилизацию, к семьям… Ну, тем, которые ещё помнят, что у них есть семья… Но… никто не вышел из изоляции. Не захотели или не смогли… Это, наверное, как после длительного тюремного заключения встретиться с родственниками… Вряд ли надо, как думаешь?
Ну и разговорчики на краю мира, под звуки океана, в купальнике с перемазанным кремом лицом…
— Ну, сравнение с преступниками некорректно, думаю…
— Почему же… Думаешь, их не забыли в семье и ждали с распростертыми объятиями? Может, эти люди понимали, что они никому там не нужны и поэтому предпочли доживать свои дни в изоляции. А? Чем не тема для книги?
— Я пишу про любовь, — выдала я и пожалела, потому что руки Харта тут же стиснули мне локти.
— А чем это тебе не любовь? — приблизился он ко мне почти что вплотную, но все же не выпрямился, сохраняя разницу в росте не в свою пользу. — К ближнему? С обеих сторон: не бросить людей, разделивших с тобою болезнь, и не становиться обузой для людей, которые после стольких лет разлуки родственники только лишь по документам?
