Люди делятся на две категории: первая из них радуется и практически испытывает оргазм, когда в их присутствии кто-то наделенный властными полномочиями или просто сильный ругает того, кто слабее и другая категория, те нравственные калеки, которые считают, что критика вообще недопустима при неравенстве положений.
– Действительно, – начал Дима, – закрыв вкладку с видео, – ты чего так долго? К тебе твой клиент приходил, оставил какие-то бумаги.
– Дима, ну ты ж сам знаешь, пока до остановки, пока с остановки,, автобусы будто притягиваются к пробкам – милым и дружеским тоном сказал я.
Дима рассвел. Он знал, как сильно я его презирал. Каждый раз, когда я вел себя с ним, как с самым близким другом он радовался, и даже мне становилось приятно. Сразу оговорюсь: Дима понял, что я его презираю еще до повышения, еще тогда, когда он был со мной на одном карьерном уровне.
– Понимаю, Платон, ну ты бы хотя бы позвонил, сказал бы, что в пробку попал.
– В следующий раз непременно, Большой Брат – сказал я, в полной уверенности, что все чувствуют мой саркастический тон.
– Садись, братишка – сказал Дима и кивнул на мое рабочее место.
– Платон, – не отрывая глаза от экрана, спросила Тамара, – ты последний пакетик чая выпил утром?
– Я же не пью ваш фруктовый – ответил я, сморщившись.
Тамара и Альбина переглянулись. Дима громко засмеялся. На экране его монитора ребенок-малыш пел песню известного эстрадного певца.
Придя домой, я опять напился, причем я пил водку в полном одиночестве и запивал ее пивом. Уснул в одежде и еле удержал тошноту.
Я был отравлен тем, что добровольно пускал в себя, и мне было так плохо, что даже тому самому яду было неловко, и он пытался вырваться, сделав свое коварное дело.
Любовь – это газ без цвета и запаха.
И. Кормильцев
– Ты ведь живешь ближе всех, почему ты всегда опаздываешь? – спросил у меня Дима, пряча свое раздражение за глупой улыбочкой.
– Просто кто-то растягивает пространство.
– Что?
– Пространство оно как жвачка, его можно растянуть и тогда идти приходится дольше – сказал я.
– Почему тогда я не опаздываю? У нас же одно и то же пространство – спросил Дима, немного подумав.
– Сомневаюсь, что одно – сказал я и включил компьютер.
Все сидящие переглянулись. Это обозначало: «Толстяк как всегда. Ему ничего нельзя говорить. Он просто отрицает. За что его вообще тут держат?»
Держали меня только за одно: я делал то, что не согласится делать кто-то другой за те деньги, которые они мне платили. Конечно, можно отыскать кого-то, но ему нужно было бы заново объяснять фронт работы, бороться с его недостатками, к тому же, он может выкинуть что-то такое, что сильно повредит компании. Я же был домашним псом, которому бросают косточку за то, что он лает на незнакомых и иногда искренне виляет хвостом.
Кроме того, коллектив, в котором я работаю практически женский, не считая Диму, а Дима, как любой нормальный полугей самоутверждается за счет толстых, пьющих, маргинальных, аскетичных типов.
Я нужен моему начальнику в качестве тени. Что будет, если содрать со всех неуверенных в себе мальчиках нас? Да, они начнут обижать детей и животных.
Алтбина вздрогнула, когда я громко чихнул. Ее красивые глаза округлились. В руке она держала кружку с кофе, и кофе пролился на пол.
– Будь здоров – с явным раздражением сказала Тамара.
«Я всех раздражаю» – подумал я, – «как можно жить зная, что ты раздражаешь всех? Каково ранке на сгибе пальца?»
