В изоляторе меня привели в камеру для новоприбывших и больных. Огромное помещение с рядами железных двухъярусных кроватей, застеленных серыми одеялами. Там было душно, воздух казался густым, хоть руками потрогай, и у меня тут же разболелась голова.
– Можешь лечь там, – сказали мне женщины, кивнув на свободное место на втором ярусе. – Только там чахоточная, смотри не заразись. Мы от неё подальше держимся.
Я посмотрела на женщину, которая лежала, отвернувшись к стене.
– Почему она не в больнице?
Никто не ответил.
Скоро за мной пришла надзирательница в марлевой повязке на лице. От усталости я еле передвигала ноги, и она на меня всё время прикрикивала. Меня отвели на флюорографию, взяли анализы крови и мочи. Тюремные медсёстры видели мою грудь, с синяками и обуглившимися сосками, покрытыми кровоточащей коркой, но ничего не спрашивали. Я хотела было сама сказать про пытки, но от воспоминаний о них меня снова вырвало.
Когда я вернулась, привели ещё одну женщину. Она не останавливаясь кричала от боли. Мне сказали, что у неё нашли рак на последней стадии и скоро должны перевести в тюремную больницу, а может, даже отпустить домой. Она сидела уже десять лет – зарубила топором мужа, который её избивал. В СИЗО её привезли из зоны во Владимирской области.
– Да заткнись же ты, – заплакала туберкулёзница. – Кто-нибудь, заткните её!
Мне тоже хотелось, чтобы она перестала наконец кричать, это было невыносимо.
Она не стихала до самой ночи. В конце концов женщины застучали по двери:
– Позовите врача! Дайте ей обезболивающее! Переведите её от нас!
Но никто не пришёл. Туберкулёзница, не выдержав, свернула свой обхарканный платок и затолкала ей в рот. Новенькая продолжала кричать, но уже тише.
Я не спала всю ночь, было душно, сыро, не хватало воздуха, болела грудь, больная раком приглушённо кричала, туберкулёзница кашляла, остальные храпели.
* * *
Ко мне пришёл адвокат, в мятом костюме, взъерошенный, словно спал не раздеваясь и только что встал. Я всё ему рассказала, показала на руках следы от верёвок. Плакала и не могла остановиться.
– Под пытками и не в таком признаются. Не плачь, ты не виновата.
– Что теперь будет?
– Твои показания используют против остальных.
– А если я откажусь? На суде?
– Это ничего не изменит. Они всё равно используют то, что выбили во время пыток. А сказанное на суде проигнорируют. И тебе будет только хуже.
– Но хотя бы журналисты напишут, что я не крыса?
– Тебе сейчас кажется, что это важно, что там о тебе все думают. Но поверь, пройдёт суд, тебя отправят в какую-нибудь Мордовию, и все про тебя забудут. Знаешь, как будет выглядеть каждый твой день? Подъём в шесть утра, завтрак, работа на швейном производстве, обед, снова работа, два часа свободного времени, ужин и спать. И так каждый божий день. Лучшие годы твоей жизни. А была ты крысой или нет, сломалась ты или нет, всем будет плевать. Я видел много таких историй, память у людей короткая, новостей много, сажают каждый день, а ещё политика, экономика, жизнь звёзд, новые средства от целлюлита и распродажи в модных магазинах. Вас всех забудут, и быстро. Поэтому думай только о себе. Сотрудничай, изворачивайся, лги, спасай свою шкуру.
Я вытерла рукавом нос и посмотрела на него удивлённо:
– Это вы мне как адвокат советуете?
– Как человек, который много видел.
Я подумала: а он не засланный? Адвокат хмыкнул, будто прочитал мои мысли, и перегнулся через стол.
