Здесь, в медвежьем закоулке, малодоступном для вседозволенности ненасытного человека, полно всякого промыслового зверья. Отец оставил Сергею двенадцать берлог бурых медведей, стадо диких оленей и несколько лосиных лежбищ.
…Наконец-то неподалеку замаячило большое, вытянутое с юга на север, сосновое болото – излюбленное глухариное поместье.
«Запаздываю. Влюбленные красавцы небось вдоволь напелись, наплясались. Бывало, к этой поре мы с отцом уже отводили душу, неделями днюя и ночуя на токовищах. А нынче всё работа да работа. Из-за нелетных погод часто запаздывали с материка вахтовики. А потому начальство замучило местных бурильщиков с подменами. Буровую, как дитя, не бросишь на кого попало. Спасибо бригадиру, дал все-таки для охоты семь денечков, семь золотых деньков. Да и годовщину отца надо отметить. Вновь и вновь буду прокручивать калейдоскоп наших с ним судеб».
Щемящей болью в сердце сын помнит ту горестную весну, навсегда разлучившую его с отцом. Погиб Василий Чащин в тайге не от клыков дикого зверья, с которым прожил свой век бок о бок. Погиб от подлой предательской браконьерской пули злого, ненасытного человека.
В одночасье оборвалась счастливая и беззаботная юность Сергея. Отец был для него большим миром познания и добра, в который теперь ему предстояло войти самостоятельно. Придется торить к нему тропинку в один след. Без отца. Но в сердце сына жил и живет отцовский повелительный голос предостережением, назиданием, вечным зовом к добру.
«Мои мысли, отец, с тобой и о тебе, пока буду жив». И сейчас припомнилось, как был отец непреклонен и строг на глухариной охоте. Глухарей боготворил, о них знал все тонкости и секреты. Его душа купалась в их трелях. Заклинал Сергея не губить глухариные стаи на галечниках у речных отмелей и яров, считал это таким же преступлением, как дитя загубить у материнской груди.
На охоте отец требовал неукоснительного подчинения. И не дай бог без надобности заломить ветку, сорвать жарок, пламенем костра подпалить ствол или лапы хвойников. Даст такой взбучки, мало не покажется. «Топай-ка домой пешком, коль в тайге вести себя по-человечески не можешь!»
В первые годы без отца, самостоятельно охотясь, Сергей нередко сталкивался с непростым чувством справедливости в охотничьих делах. Ведь из-за неуместной жалости можно вмиг «расшаркаться» желанным обедом голодному атакующему зверю. Но имея надежного защитника – ружье, жалко убивать зверя лишь за то, что ему природой дано по необходимости быть человеку кормом. Такое случалось у Сергея редко. Чаще удавалось найти мирный исход недружелюбной встречи двух животных: человека и зверя. Побеждал разум. Назиданием этому был и случившийся, никак не забываемый, навсегда проклятый им день.
…Прошлой осенью он вымолил у бригадира две недели и уже сидел в «уазике», грея мотор, когда к нему подошли Тарасов и Тузукин, городские вахтовики, собригадники. Стали просить показать им таежную глухомань, токовища, взять с собой на глухариную охоту. Настойчиво умоляли, клялись в послушании, и Чащин согласился. Привез Тарасова и Тузукина на токовище. Всё, что сам знал, рассказал, показал им.
– Не спешите, парни, стрелять. Вдоволь наслушайтесь глухариных трелей. Когда еще выпадет вам такое счастье послушать их пение. Слушайте глухаря сердцем. Сердцем же и запоминайте неподражаемую, так волнующую настоящего охотника трель.
