Однажды прокатились в трамвае, и кондуктор прошла мимо них, как будто на них были шапки-невидимки.
– Плохи дела у фрицев, совсем плохи, – сказал Витёк, – если они уже нас задабривают. Боятся, гады!
Зимой через подкоп выбирались на замёрзшую речушку и босые, в деревянных колодках катались по льду.
Как-то на речку пришла местная ребятня. Между ними завязалась драка и какаридцы сильно побили немчурят.
Вечером услышали рёв мотоциклов, подъехали гитлеровцы, ворвались в барак, срывали тряпье со всех подряд детей и били плетьми, но на сей раз не насмерть, опять, видно, сказалось положение на фронте.
Весной сорок пятого еду подвозили всё реже, но дети уже научились кормиться, у них в городе были места, где им всегда подавали, и они подкармливали даже взрослых после работы. На вышке у ворот Какариды стояли теперь посменно старые деды, не обращающие никакого внимания на пленных. Только Марта не унималась, ей каждый день удавалось сказать своё «фас» и громко хохотать, когда Вольф рвал очередную жертву.
И вот настал день, когда не появился охранник. В последнее время Марта много пила и не проснулась, когда группа узников бесстрашно бросилась на чудовищного Вольфа. Его задушили своими руками, потом начали ногами расталкивать Марту. Сначала она не могла понять, в чём дело, потом увидела распростертого Вольфа и послушно поплелась к вышке, куда вели ее люди. Казалось, все, кто еще был жив в Какариде, шли вместе с ней к месту казни, и она, такая откормленная, сильная, не оказывала никакого сопротивления, когда ей надели на шею петлю и столкнули с вышки какие-то ненавистные ей заморыши, которых она уничтожала физически каждый день. Сегодня её очередь, её расплата, она это приняла.
Появились союзные войска. Шумные, весёлые солдаты разглядывали полутрупы с моргающими глазами и фотографировались с ними на память. Тут же лежала куча вновь умерших, их некому было вывозить. От шоколада у многих заключенных разболелись животы, несколько дней их вообще не кормили, вокруг шли бои. Дети тоже обессилели и не могли раздобывать пищу.
Спасла каша союзников. Она казалась даже сладкой с непривычки. Нина остановила Витька, накинувшегося на еду:
– Рашен бой, – передразнивала она повара союзников, – останься живой после их каши, не переешь, дурень, понемножечку.
Переводчик составлял списки пленных, оставшихся в живых. Удивился, когда узнал, что Нине девять лет, она выглядела по-прежнему на пять, а весила почти как годовалый ребенок.
Их погрузили в машины, чтобы доставить к русским. На ночь размещали в палатках, была очередь для переправляющихся через Эльбу. Понтонный мост, сооруженный для переправы, с двух сторон поддерживался находящимися в воде солдатами. Течение было достаточно сильным, и на глазах детей впереди идущий грузовик скатился с понтона в мутную холодную воду Эльбы. Ослабленные узники не могли справиться с потоками воды, никто не бросился, чтобы им помочь, и последней пыткой в жизни для этих несчастных стала такая долгожданная Эльба.
Машина с какаридовцами наконец-то переправилась, слава Богу, удачно. Родные, бесценные лица советских солдат.
– Мама, мамочка, наши, – плакала Нина.
– Тетя Люба, наши.
Но мама Нины безучастно смотрела на своих, что-то надломилось в ней, она была совершенно беспомощной. Еле влезла в теплушку состава, предназначенного для их отправки домой. Целый поезд узников, видимо, забыли поставить на довольствие. Снова голод. У мамы вздулся живот, она лежала с открытыми глазами, уставившись в крышку вагона и молчала.
