Сад и весна. История четырех дервишей - страница 9

. Прошло несколько лет, и я вдруг обнаружил, что у меня не осталось ничего, кроме шапки и повязки на бедрах. Друзья-приятели, которые с такой охотой ели мой хлеб и в речах своих проливали за меня целые потоки крови, теперь уж не появлялись в моем доме; больше того, если мне случалось встретиться с ними на улице, то они отворачивались, делая вид, что не замечают меня. Оставила меня и вся многочисленная прислуга, так что некому было спросить: «Что это с тобой приключилось?» Только горе и скорбь остались в дружбе со мной.

Даже горстки зерна не было у меня тогда. Немало времени провел я в жестокой нужде и дошел до того, что муки голода стали вовсе невыносимы. И вот однажды, спрятав лицо под покровом бесстыдства, я решил отправиться к своей сестре. Смущало меня, что со времени смерти отца я не только ни разу не проведал ее, но и не написал ни строки. В угаре своего безрассудства я не ответил даже на ее несколько писем, проникнутых состраданием и любовью. Хоть и стыдно мне было к ней обратиться, но другого прибежища себе я не видел. Кое-как, пешком, с пустыми руками, спотыкаясь на каждом шагу, я с тысячью трудностей преодолел те несколько дневных переходов, что отделяли меня от сестры, и добрался до ее дома. Увидев мое состояние, дочь моей матери приняла на себя все мои беды[26] и, обняв меня, разрыдалась. Чтобы отметить мой благополучный приход, она велела наделить нищих маслом, чечевицей и мелкой монетой, потом обратилась ко мне:

– Брат! Встреча с тобой меня очень обрадовала, но что за вид у тебя?

Что я мог ей ответить? Молча стоял я с глазами полными слез.

Сестра отправила меня в баню, а тем временем велела сшить мне новое платье, которое я и надел после купанья, отмывшись дочиста. Для жилья она отвела мне хорошо убранную комнату недалеко от своей. Ухаживала она за мной всячески. Кормила и поила сама: по утрам давала шербет[27] со всякими сладостями; потом халву, миндаль и фисташки на завтрак; после полудня – разные фрукты, свежие и сушеные; а два раза в день – к обеду и к ужину – удивительно вкусный плов, хлеб, кебаб и жаркое. Когда после всех огорчений я нашел такой безмятежный покой, мне оставалось только тысячи раз возносить благодарности богу. Несколько месяцев протекло у меня безо всякого дела – я шагу не ступал из своего убежища.

Но однажды сестра, лелеявшая меня словно мать, принялась говорить в таком роде:

– О брат! Ты свет моих очей и живая плоть наших покойных родителей. Твой приход утешил мое сердце. Я душевно радуюсь, видя тебя. Ты принес мне весну. Но господь сотворил мужчин для того, чтобы они сами зарабатывали хлеб свой, – им не следует век сидеть дома. Того, кто прячется дома и тратит попусту время, люди поносят и презирают. И в частности наши соседи от мала до велика, хоть и без основания, а все же станут говорить о том, что ты живешь здесь. «Он проел и растратил огромные богатства отца, – скажут они, – а теперь пришел на хлеба к зятю». Ведь это бесчестье! Нас с тобой засмеют и покроют позором имя наших родителей, не то я обула бы тебя в туфли из собственной кожи и век бы носила тебя в своем сердце. Но теперь я советую: уезжай отсюда. Даст бог, времена изменятся, и на смену нынешнему беспокойству и бедности к тебе придут довольство и счастье.

Эти речи пробудили во мне гордость, и я принял совет.

– Хорошо! – сказал я. – Ты мне теперь вместо матери. Что ты велишь, то я и сделаю.