«Механизм часовой – он что твоя судьба человеческая, – любил приговаривать старик, обращаясь не то к собеседнику, не то к очередной шестерёнке. – Каждое колёсико, каждая пружинка своё место знать должны и в свой черёд сработать. А ежели когда что-то не так пойдёт – вся жизнь наперекосяк».
Особенно же гордился Антон Степанович своими «музыкальными» часами. В них он, словно композитор, устанавливал миниатюрные музыкальные механизмы собственной, им же и выдуманной конструкции. В назначенный час они вдруг начинали играть старинные французские мелодии, тоненько и чуть печально, напоминавшие ему о далёкой, почти стёршейся из памяти родине.
Был у него и особый, главный заказ – часы для городской башни. Три года, не разгибая спины, трудился над ними мастер, создавая сложнейший, немыслимый механизм с двенадцатью движущимися фигурами. В полдень и в полночь на маленьком башенном балконе появлялись апостолы, чинно благословляющие город, а куранты, прежде чем отбить время, играли гимн Бортнянского «Коль славен наш Господь в Сионе».
Но самой большой, самой будоражащей воображение загадкой оставались его напольные часы. Каждые, как уверяла молва, имели свой секрет, свою потаённую историю. Говорили, будто в одних были спрятаны старинные документы, способные перевернуть чью-то судьбу; в других – драгоценности, припрятанные от лихого времени; а в-третьих – и вовсе зашифрованные послания, ключ к которым давно утерян.
«Время хранит много тайн, – усмехался Антон Степанович в свои пышные седые усы. – И каждому секрету своё время для открытия положено».
Весной 1875 года, когда город уже вовсю утопал в липкой зелени и пах черёмухой, Антон Степанович слёг. Умер тихо, без мучений, во сне. Словно остановились старые, им же и заведённые часы, точно отмерив отпущенный им срок.
Хоронил его, кажется, весь город. И по сей день живёт в памяти горожан образ старого часовщика – человека, который научился управлять временем, но сам, как и все мы, в итоге покорился его неумолимому, всесокрушающему бегу. И каждый раз, когда над площадью разносится звон курантов, самым впечатлительным кажется, что это сам Антон Степанович вежливо напоминает нам: время течёт, как река, унося с собой людей и события, но оставляя в веках память о тех, кто сумел наполнить его особым, не вполне объяснимым смыслом.
История, конечно, красивая. Хоть сейчас в глянцевый журнал для местных туристов. Только вот нам от неё, как говорится, ни жарко ни холодно.
– Это всё прекрасно, – задумчиво произнёс я. – Но что нам делать дальше? Здесь нет ни замка, ни тем более ключа, ни-че-го. Пусто.
Я с преувеличенным вниманием изучал гладкую бронзовую дверцу с зеркалом, пока Дарья, не разделяя моего уныния, продолжала скроллить что-то в телефоне, читая о часовщике.
– Послушайте, Виктор, а вот тут весьма интересно, – она наконец подняла глаза от экрана, и в них блеснул огонёк азарта. – В биографии Леморжа, ну, в одной из сетевых версий, упоминается, что он обожал симметрию и считал её, цитирую, «божественным проявлением гармонии в механике».
– Симметрию? – я машинально провёл пальцем по холодной грани зеркала. – А ведь и правда… Посмотрите на этот узор вокруг: левая сторона в точности, до последней завитушки, повторяет правую. Как отражение.
Дарья отложила телефон на край стола и встала рядом со мной у массивного корпуса часов.
– Знаете, что меня смущает во всей этой истории? – сказала она, понизив голос. – Зачем здесь вообще это зеркало? Казалось бы, просто декоративный элемент, украшение с гравировкой… но вы же слышали: у Леморжа ничего не могло быть «просто так».
