– Я… достаю… – он похлопал себя по карманам необъятных брюк и вдруг смутился как школьник. – Тьфу, чёрт, забыл слова…
А потом посмотрел на меня в упор и уже без всякого пафоса, буднично так спросил:
– Гражданин, у вас кактус не продаётся? Мне для Лили Юрьевны. Она любит… колючее.
И тут я проснулся. По-настоящему. Сердце колотилось. В комнате было светло, тихо и, разумеется, никакого Маяковского.
– Н-да, – подумал я, протирая глаза, – если так пойдёт и дальше, чокнусь я с этим галстуком. Нужно быстрее отыскать владельца.
Шаркая босыми ногами по полу, я отправился в ванную. Зеркало безжалостно отразило неандертальца, в которого я превратился за последние дни. Я набрал пригоршню ледяной воды и плеснул в лицо. Эффект был как от пощёчины. Зубная щётка с остатками пасты подарила иллюзию свежести. Затем – бритва. Десять быстрых, злых движений, и из-под серого налёта щетины проступило моё забытое лицо. Чужое. Лицо человека, у которого когда-то были планы.
Вытершись полотенцем, я вдохнул. Это было простое, почти забытое ощущение – быть чистым. Не обновлённым, не другим, а просто – не грязным. Что ж, уже не полная развалина. И то хлеб.
Пришёл черёд галстука. Стирка в раковине с мылом заняла минут десять. И тут я протёр глаза. Промокнул галстук снова. Пятен не было. Ни следа. Будто ткань просто… сожрала их. Это было уже не смешно. Одно дело – сны про Маяковского, другое – законы физики, решившие взять отпуск прямо в моей раковине. Галстук из секретного НИИ? Артефакт из другого мира? Или я просто окончательно рехнулся? Последний вариант казался самым правдоподобным. Погладив его утюгом, я убедился: галстук выглядел как новенький.
Я надел чистую рубашку. Нежно-голубую. Такого цвета бывает небо в Каталонии. Потом – галстук.
Оглядел отражение. Костюм, провисевший в шкафу год, сидел сносно. Капля одеколона завершила образ. Я усмехнулся. Этот господин в зеркале был всего лишь костюмом, но костюмом убедительным.
Почти открыл дверь, как услышал на лестнице шарканье бабы Нюры. Видеть её не хотелось. Я затаился, пока скрип её двери не возвестил, что путь свободен. Тогда я, перепрыгивая через ступеньки, бросился вниз.
На улице было свежо. Я убрал с рукава невидимую пылинку и зашагал к метро.
В вагоне было душно. Суббота. Пассажиры, погружённые в свои телефоны, напоминали секту. Я смотрел в тёмное окно, и вдруг взгляд зацепился за знакомый силуэт. Илюша Ленивкер. Он стоял, упершись лбом в стекло двери, точно в то место, где написано «Не прислоняться». Его рыжие волосы торчали во все стороны, очки сидели криво. Потёртая футболка висела на нём, как на вешалке, а клочковатая борода напоминала гнездо, свитое неряшливой птицей. Но глаза за стёклами очков были умными и усталыми.
Двери распахнулись, и я протолкнулся к нему.
– Ленивкер! Живой! А я думал, тебя давно оцифровали и загрузили в облако как национальное достояние.
Илюша обернулся. На его лице медленно, как программа на старом компьютере, проступило узнавание.
– Витька! Какими судьбами? Неужто решил присоединиться к нам, простым смертным, в этом подземном чистилище?
– Да вот, еду… по делам. А ты как, всё пишешь?
– Пишу, – вздохнул Илюша. – Иногда мне кажется, что легче научить осьминога вязать, чем достучаться до умов нашего общества. Кстати, Витя, я тут пишу статью для одного глянцевого журнальчика, а концовка не идёт. Поможешь? Дело прибыльное, три тысячи плачу.
