– Дед, ты гений! – орёт. – Эта бумажка стоит как… как крыло от самолёта!
Я только ухмыльнулся.
– А ты, поди, думал, старый хрыч тебе фантик от конфеты подсунет?
В общем, продал он её. Теперь у него галерея, где за бешеные деньги выставляют ржавые железяки, а я – его «эксцентричный, но мудрый дедушка», – старик хмыкнул. – Забавно. А знаете, почему всё это случилось?
– Почему? – я действительно не понимал.
– Да потому что галстук этот, – он щёлкнул по оранжевому хлопку, – мне тогда носить было некуда. Абсолютно. Вот я и надевал его, когда шёл мести улицу. Понимаете, к чему я это оранжевое безобразие приплёл?
– Признаться, туманно, – пожал плечами я.
– Тогда слушайте. К концу сорок пятого меня повысили. Стал курьером в редакции «Ленинграда». Работа – мечта идиота. Бери пакет, неси пакет. Но, как оказалось, и на этом поле чудес могут вырасти диковинные цветы. Посылают меня однажды к какой-то поэтессе. Фамилию даже не назвали, а имя я тут же забыл. Дали адрес на бумажке и конверт. «Срочно». Ну, срочно так срочно. Прихожу. Дом старый, подъезд мрачный, как настроение после вчерашнего у завхоза в редакции. Третий этаж. Стучу. Тишина. Стучу снова, уже кулаком. Никого. А пакет-то отдать – приказ. Ну, я сел на ступеньки. Жду. Время тянется как резина. И чтобы не сойти с ума от этой тишины, я начал читать стихи. Свои. Я их тогда пописывал, грешным делом. Обычно читал шёпотом, для себя и для стен в коммуналке, да и те, кажется, в восторге не были. А тут вдруг осмелел. Голос гулко так отдавался от стен. Наверное, от безысходности. И тут, прямо посреди моего «шедевра», за спиной раздался голос:
– Это вы чьи стихи читаете, молодой человек?
Я так вздрогнул, что чуть не съехал по ступенькам вниз. Оборачиваюсь – женщина. В чёрном. И не то чтобы красивая, нет. Лицо строгое, высокие скулы, глаза пронзительные, томные и какие-то загадочные. Нос с горбинкой, на лоб спадает чёлка. Такая… властная. Будто не она ко мне на лестницу вышла, а я к ней на приём во дворец попал без приглашения.
В голове застучала одна-единственная мысль, паническая и простая, как сигнал SOS: «Ну всё, Боря, сейчас тебя отсюда вышвырнут».
– С-свои, – заикаясь, выдавил я.
Она вскинула бровь.
– Свои? Любопытно. Заходите.
Я вошёл. В квартире – книги. Везде. На полках, на стульях, на полу. И запах табака.
– Кофе? – спросила она. Я кивнул.
Пока она была на кухне, я сидел и думал, что это какой-то странный сон. Она вернулась, поставила две чашки.
– Читайте.
И я читал.
Бутылка пуста, а душа – как Бродвей.
Здесь каждый «прохожий» – непризнанный гений.
И я среди них – чистокровный еврей
В плену своих русских сомнений…
Она слушала, подперев подбородок, и в комнате повисла такая тишина, что, казалось, слышно, как пылинки в луче света толкаются.
– В этом что-то есть, – сказала она, когда я замолчал. И улыбнулась одними уголками губ. – Вы ведь что-то принесли?
– Ах, да! – я протянул конверт.
Она отложила его, не глядя.
– Я поговорю в редакции. Такой талант не должен пропадать. Тем более, – она мельком взглянула на мою шею, – обладатель столь жизнеутверждающего мандаринового галстука.
На следующий день меня вызвал главный. Думаю: ну все, доигрался.
– Борис, – сказал он, – тут Анна Андреевна за вас словечко замолвила.
– Анна… Андреевна?
– Ахматова, – пояснил он, глядя на меня как на полного кретина.
У меня в голове на секунду стало совершенно пусто. Ахматова. Та самая? Живая легенда. Женщина, о которой шептались все, от университетских профессоров до лифтёрш в «Астории». И она… замолвила словечко за меня, дворового рифмоплёта? В это было просто невозможно поверить.
