Женщины почти все были в длинных платьях и намазанные, как моя Мама. Одна Гала была в каких-то странных широких штанах с резиночками внизу, очень похожих на те, в которых наш сосед из нижних домов бегает с ирландским сеттером Гошей. «Треники», называет их Мама. Мне очень захотелось пометить Галу – я всегда мечу все мешки и мешочки, – но Мама меня поймала в самый последний момент, когда я уже задирал лапку, и схватила на ручки.
– Ты что! – в ужасе прошептала она мне на ухо. – Нам еще скандала не хватало, если бы ты испортил дорогущий костюм от Сен-Лорана!
Не знаю, что такое «Сен-Лоран», но треники есть треники, и мои мысли подтвердил басок стоявшей за моей спиной Лизы, которая тихо говорила Голенастой:
– Вот уж не знала, что Сен-Лоран шьет спортивные костюмы! – И они засмеялись.
Что мне в них обеих понравилось – у них были короткие юбки; длинные юбки я не люблю, неудобны они для собаки моего роста, я в них путаюсь. И животики у обеих были голые, только у Лизы в пупочке еще болталось блестящее колечко, за которое хотелось схватиться зубами. У нее на этот раз было всего лишь два поклонника, они ходили с подносами и разносили напитки. А Голенастая была вообще без Дуремара – наверное, тот боялся, что Художница приедет со своими собаками. И правильно сделал, что не пришел, потому что, хоть Берты и не было, алабайка Вайдат там присутствовала, он бы ее точно испугался. Пошатывающийся на этот раз не шатался, а, затянутый тугим воротничком, галстуком и тесным пиджаком (обычно он ходит в заляпанном красками свитере или майке), мрачно стоял в углу. Иногда его рука сама тянулась к бокалам с водой, которые стояли на столике рядом, но Гала была начеку, она тут же толкала его локтем, наверное сильно, потому что он тут же руку отдергивал. Интересно, что это за вода была такая? Понюхать ее мне не удалось – слишком высоко было.
Зато Мама схватила один стаканчик, хлебнула и тут же раскашлялась, а потом, вытирая глаза платком, сказала:
– Фу, какая гадость!
Пошатывающийся тут же выхватил у Мамы бокал, который она чуть не уронила, и допил, пользуясь тем, что Гала кого-то очень важного водила по выставке. Тут же он пришел в благодушное настроение, наклонился ко мне и стал лохматить мне челку, приговаривая: «Какой хороший мальчик! И ведь не кусаешься, как наши заразы!» Честно сказать, когда он на меня дыхнул, я не укусил его только потому, что нас снимали телевизионщики. Но укусить очень хотелось – Пошатывающийся источал настоящий смрад, от него исходил тошнотворный запах разбавителя № 1, скипидара и еще какой-то мерзости. А также «вискарика» – так он назвал прозрачную жидкость в стаканчиках. Многие мужчины брали этот странный напиток и с удовольствием его смаковали. Какие все-таки люди чудаки! Ни одна порядочная собака не притронулась бы к этой гадости.
От Пошатывающегося я удрал к Маме на ручки. Я заметил, что Малютка тоже не сходила с рук, но не своей хозяйки, а Писательницы. Жаль, что Мурзавецкий не видел такого предательства! У меня тоже нашлись поклонники, которые просили Маму дать меня подержать, и я с достоинством переходил из рук в руки, делая людям одолжение. Потом мне это надоело, тем более что там был один молодой человек щенячьего возраста, который пытался открутить мне уши, и я улегся под бок Вайдат. К ней публика относилась почтительно, и возле нее образовалось пустое пространство. Лулу же сидела на стульчике, куда ее посадила Голенастая, и как будто любовалась своим изображением на самой большой картине, возле которой собралась целая толпа. Это был тот самый двойной портрет, который писали вместе Художница и Пошатывающийся. «Как Репин с Айвазовским», – сказала какая-то женщина позади нас.
