Но чего он не узнавал сейчас в этом образе, сотканном из частиц чистого света? Как долго не видел он этих глаз, прозрачных и многогранных, как голубые алмазы, и что изменилось и их влажном мерцании?
Дориан ощутил в своих пальцах дрожь. Неясный страх оплел его сердце черной сетью, страх не перед этой красотой, но за нее. И он ощутил силу в своих руках, способную вырвать этот цветок с корнями втоптать его в землю, и кровь, что вырвется из тонких лепестков, станет его спасением. Кем бы ни был послан этот лунный призрак, он чувствовал, что он – мерцающий луч света, сопротивляющийся и противопоставленный его пробуждающейся тьме.
Несмотря на вязкий страх, Дориан был заворожен представшей перед ним красотой, он был заворожен идеалом, который он не мог не запечатлеть на своем холсте, чистотой нежно-ледяного образа, полупрозрачного и мягкого, как шелк.
Он попытался заговорить, но буквы не желали складываться в слова, и, выдыхая, он боялся не удержать этот светлый образ так близко от своей наплывающей со всех сторон тьмы.
– Вы помните меня, мистер МакФарленд? – тихий голос разорвал тишину, нарушаемую до этого мгновения лишь шелестом крови, текущей по венам, и влился в душу художнику, и оплел сердце его смертельной сетью. – Я Кларисса. – если бы свет имел звучание, он пел бы этим голосом. Кларисса коснулась волос, золотыми тончайшими нитями рассыпавшихся по плечам.
– Старшая дочь хозяйки. – выдохнул Дориан.
Они стояли друг напротив друга, разделенные порогом двери, Дориан – в мерцающей полутьме своей комнаты, где ветер, врываясь через открытое окно, задувал последние свечи, Кларисса – в облаке тепла и света, расходящегося волнами от яркого светильника над лестницей. Подол ее легкого платья едва колыхался на сквозняке, и светлые волосы чуть трепетали, поддаваясь потокам ветра. Дориан, облаченный в черное, с темными тяжелыми волосами, гладкими волнами спускающимися по его плечам не выдерживал яркого света, и как мог скрывал в тени глаза, в окружающем мраке приобретшие багровый оттенок.
– Мы не виделись целую вечность, – произнесла Кларисса, пытаясь разглядеть лицо художника в полумраке, – и вот я снова в этом доме, и я зашла, чтобы сказать, как я рада вашему присутствию.
– Я закрою окно. – произнес Дориан тихо и впустил девушку в комнату.
Пока он пытался вырвать занавески из потоков ветра и закрыть окно, Кларисса заново зажгла все свечи и прошлась между мольбертами, разглядывая картины, искаженные пляской теней.
– Я никогда не видела ничего более прекрасного. – ее голос стал теплым, как огонь свечи, и ее бледно-золотые волосы окрасились в алый.
Дориан перестал следить за ее плавными движениями и всматривался в темноту за окном, оставляя за спиной ее свет. Он слышал ее легкие шаги, слышал голос, пронзающий тишину, но все это оставалось за гранью его сознания.
Наконец, он обернулся и предложил Клариссе кресло. Сам он встал напротив с блокнотом в руках и стал водить карандашом по бумаге, легкими движениями перенося на нее образ этого светлого существа. Осторожно выводя тонкие линии, он пытался передать эфемерную красоту ее лица и глубину ее наивного бледного взгляда.
Кларисса сидела молча, и тишина, воцарившаяся вдруг, испугала ее. Она вздрогнула, и Дориан поднял глаза, наблюдая за тем, как мелькают тени на ее коже.
– Это все, что я умею. – произнес он тихо. – Если ты не хочешь, я не буду рисовать.
