Майя заметила, что мать после встречи в Гусейном в каждый новый дневник на первую страницу клеила картинку с розой. Не догадываясь ранее об истинных чувствах матери, думая, что дядя Гусейн – это просто знакомый дяденька, Майя с умилением читала про почти подростковые чувства матери. Удивлялась: разве можно так размышлять и ощущать после пятидесяти, и даже после шестидесяти?
В двадцать лет кажется, что шестьдесят – это очень много.
Последние слова мамы были:
– Я люблю тебя. Тебе надо найти своего папу, держать с ним связь. Без мужчины тяжело в этой жизни. Он хороший человек, я кое-что узнавала о нём. Хоть ты и моя доченька, но мама я не твоя. По природе, не твоя. Знала, что однажды придётся это тебе рассказать. Как страшно мне было жить, Майечка! Как же я тебя люблю!
Майя, оглушённая, потерянная, сидела на кровати, держа мать за руку.
Та, тяжело сглотнула:
– Только не спеши принимать решение. Не спеши.
Слова «не спеши» она уже прохрипела.
Последнюю волю матери Майя решила выполнить, во что бы то ни стало. Похоронив мать, уложив рядом с ней в трубочку свёрнутый тот плакат с розой, она решила не спешить. И только много позже, когда многократно перечитала дневники, когда Генка бросил, Юрочка родился, стал подрастать, Майя поняла, что пришла пора встречи с отцом.
Когда в первый раз Егор Андреич принёс один из блокнотов, которых у него было штук сто по всем углам и столам, я непонимающе уставилась на него. А он запросто предложил:
– Ну, давай, расскажи чего-нибудь про Владика, а я напишу рассказ.
– Ой, – отмахнулась я, – какой там рассказ? Я же не записывала за ним.
– Просто расскажи случай. Хотя бы пару предложений, – настаивал Егор Андреич.
Я задумалась, а потом вспомнила, как Владик скормил бездомному коту огромный кусок палтуса, привезённого его родителями друзьям в качестве гостинца.
Егор Андреич терпеливо ждал, даже карандашом не постукивал:
– Тебе выпала удача, у тебя есть личный писатель. Всё стирается, превращается в пыль, а…
Я перебила его:
– …что написано пером, не вырубишь топором.
– Вот именно, – обрадовался он.
Я пересказала всё, что помнила:
– Однажды Владик с родителями поехал в село к знакомым семьи. Пока папа с мамой сидели за столом в качестве гостей, он вышел во двор, увидел на улице кота, который показался ему голодным, и решил его накормить. Он зашёл в дом, открыл холодильник, увидел кусок рыбы и скормил всё коту. А это было полтора килограмма палтуса горячего копчения. Его Ленка с Ромой привезли в качестве гостинца.
Егор Андреич что-то записал в блокнот, улыбнулся и пообещал, что к утру напишет историю. И что вы думаете, и вправду утром меня ждал рассказ «Куда уплыл палтус?».
Я хохотала, перечитывала. Словно Владик оказался рядом.
Из числа реальных событий в рассказе было только то, что я рассказала, остальное – художественное воображение, но каким оно было гармоничным и читалось правдоподобно! Словно Егор Андреич тоже был там и всё видел.
Я с любовью смотрела на экран планшета, потому что там было написано про любимых мной людей.
Егор Андреич спросил:
– Ну, что, написать книжку про Владика?
Я закивала, вытирая набежавшие вдруг слёзы:
– Боже, какое у тебя замечательное художественное воображение! Какой ты талантливый!
Тут я замолчала, потому что вспомнила ещё один случай:
– Знаешь, а ведь есть ещё одна история, как раз про художественное воображение.
