— Отец ходил в полицейских урядниках, навроде того Антонова из Новой деревни, — изучающе глядя на Воробьева, признался Кошкин — хоть и признавался в том редко. — Сгинул в поножовщине, когда мне и пятнадцати не было. У меня, видите ли, Кирилл Андреевич, и вопросов не вставало, где служить: мать и малолетняя сестра остались, я — единственный кормилец. Приняли на побегушках работать из доброй памяти к отцу — и на том спасибо, вовек не забуду. Потом уж по накатанной пошло. А университет… тут случай помог выслужиться. О Шувалове наслышаны, небось?
— Я слухов не слушаю, — Воробьев столь же бесстрастно отвел взгляд к своей треноге и вновь начал что-то налаживать и подкручивать.
Ну разумеется, гимназист со скрипочкой никогда не признается, что слушает сплетни. Быть может, кстати, и правда не слушает. Едва ли Воробьев происходил из благородного сословия, но точно был из среды интеллигентов, и низостей даже в пьяном угаре не совершал. Кошкин не сомневался, что история Воробьева на его собственную историю ничуть не походит.
Так и было.
— Что ж, если вам угодно знать, Степан Егорович, то о полицейской службе я никогда не помышлял. Самому странно, что я здесь, — кажется, впервые за время знакомства Воробьев скупо улыбнулся уголком рта. — Меня всегда интересовали естественные науки, химия прежде всего, у которой, уверяю вас, впереди большое будущее.
Оторвавшись от фотографического аппарата, Воробьев вдруг взглянул на свои руки, заставив и Кошкина обратить на них внимание.
— Видите?
Пальцы его, сухие, длинные, как и он сам, сплошь были изъедены шрамами, как от ожогов.
— Это все реактивы, — пояснил он, — опасные штуки, не игрушки. Когда мне было пятнадцать, я поджег дом — случайно, разумеется, — он поправил очки. — Две комнаты выгорело. В расчетах пропорций добавления селитры немного ошибся. Матушка тогда обозлилась и повыбрасывала все мои склянки. Но батюшка ее урезонил и накупил в два раза больше всего. А после оплатил мою учебу в университете. Он инженер, весьма уважаемый человек в своей области. — Воробьев вновь глянул на Кошкина. — Считаю нужным заметить, что с тех пор я столь крупных просчетов в формулах не совершал.
— Хочется вам верить… — пробормотал Кошкин.
— Уже после учебы, когда мне предлагали остаться на кафедре, я понял, что пустыми опытами мне заниматься скучно. Я не теоретик, увы. И внезапно выяснилось, что именно при раскрытии уголовных преступлений есть масса возможностей найти применение моим химическим экспериментам. Кроме того, департамент полиции эти эксперименты еще и финансирует весьма щедро.
Кошкин хмыкнул, кажется, вполне удовлетворенный.
— Что ж, желаю вам удачи на этом поприще. Однако ж, если кроме экспериментов вас интересует повышение по службе, то раскрытие громкого дела заметно бы этому поспособствовало. И еще, разумеется, женитьба. Департамент полиции по какой-то причине полагает, что женатые люди более благонадежны…
Кошкин вновь хотел усмехнуться — но не стал. Как-то странно Воробьев дернулся при словах о женитьбе. Неловко поправил очки и отвел взгляд. Неожиданно сбивчиво, будто оправдываясь, сказал:
— Я женат. Супруга в отъезде сейчас… гостит у родни.
Кошкин только что видел его руки, и совершенно точно обручального кольца Воробьев не носил. Давно уж: даже следа от него на загоревшей летом коже не нашлось. Но застревать на явно неприятной теме он, разумеется, не стал — тем более что в замочной скважине со скрежетом провернулся ключ, и стражник ввел арестанта Йоханнеса Нурминена.
