— У меня есть сомнения, что надпись вовсе сделала Алла Соболева, а не тот, кто вошел в садовницкую уже после ее смерти и попытался подставить Ганса Нурминена. Вам удалось удостовериться, что это почерк вдовы?
— Нет пока что. В комнатах дома не нашлось записей Аллы Соболевой: мне сказали, все забрала ее дочь.
Кошкин помолчал. У него были дневники вдовы, и в них довольно рукописного текста, чтобы провести экспертизу. Однако отдавать их посторонним он не собирался. Вместо этого распорядился:
— Завтра я еду к Соболевым для беседы с банкиром Денисом Васильевичем. Вы поедете со мной и спросите ее дочь об образцах почерка. Думаю, она вам поможет. Что ж… значит, надпись все-таки сделана кровью. Впрочем, если в садовницкой и впрямь не были ни карандаша, ни бумаги… — он с упором посмотрел на Воробьева, — или что-то все-таки было?
— Если бы Нурминена хотели подставить, то написали бы его имя более разборчиво, — невозмутимо заметил Воробьев, словно не слышал вопроса. — А карандаша в садовницкой и правда не нашлось — я везде искал. Но вот бумага…
Воробьев качнулся к полкам и, поискав, протянул Кошкину небольшой конверт.
— Так там и правда была бумага, а вы молчали?!
— Не бумага — только пепел, — поправил Воробьев.
В конверте на самом деле оказался сероватый пепел вперемешку с мусором — больше мусора, чем пепла, по правде сказать.
— Там что-то жгли, — пояснил Воробьев, — и если жег действительно не Нурминен, то это либо Алла Соболева, либо кто-то другой. Настоящий убийца, возможно.
Кошкин был ошарашен, хоть виду старался не подавать. До сего момента он не думал всерьез о том, что убийца — не Ганс. А теперь уж сомневался. Кошкин даже запустил пальцы в конверт и удостоверился, что там и правда пепел, — чтобы это понять, и микроскоп не нужен.
— Похоже, никогда не узнать, что там было написано… — пробормотал он.
— Едва ли там было что-то написано. Это газета, судя по всему: в пепле солидная доля типографской краски.
— Если бы это была просто газета, стоило бы ее жечь?..
— Соглашусь, — пожал плечами Воробьев. — Скорее всего, газета дала бы подсказку. Тем более, что пепел еще и размололи довольно тщательно: я по случайности заметил его следы между плитками на полу.
Кошкин помолчал. Пепел от сожженной газеты, что бы там ни было, — это очень веский аргумент в пользу невиновности Нурминена. По крайней мере, в пользу того, что с этим делом не все так просто. Кто сжег газету? Алла Соболева? Горничная, нашедшая труп? Сын вдовы Денис Соболев, который тоже побывал на месте до полиции? Или же там был кто-то еще?
— Становой пристав и его подручные ничего в садовницкой не жгли, я уже выяснил, — будто подслушал его мысли Воробьев.
— Вы хорошо поработали, Кирилл Андреевич, — всерьез заметил Кошкин. — Пепел — это отличная зацепка. А что с кольцом?
— Кольцо прекрасно подходит к серьгам, которые были в ушах Аллы Соболевой, — серьезно, вдумчиво произнес Воробьев. — С большой долей вероятности, они из одного гарнитура.
Воробьев, снова поискав на полках, протянул Кошкину еще один конверт — с увесистым кольцом внутри. Кошкин вынул его, чтобы хорошенько рассмотреть при свете.
— Камень — бриллиант, довольно чистый, насколько я могу судить. Но кольцо без секретов: внутри полостей нет. И на кольце с помощью реактивов я тоже нашел следы засохшей крови. Все говорит о том, что Алла Соболева сама сняла его и для чего-то бросила через решетку под шкаф. Не женщина, а загадка, — заключил Воробьев, убирая конверт с кольцом обратно на полку. — Наверняка и при жизни была занятной особой.
