— Или он не помнит, потому что его там близко не было, — глядя в окно экипажа, неохотно отозвался Кошкин.
Там, в допросном кабинете, он так и не сказал садовнику, что делать. Если есть голова на плечах, то должен сам догадаться, что единственный его шанс спасти жизнь — написать признание и во всем помогать следствию. А Кошкин во все это ввязался, по правде сказать, чтобы к Соболеву подступиться — Светлане помочь. Себе помочь. И закрывать дело прежде того, как договорится с Соболевым, ему совершенно не с руки. Жаль парня… Кошкин искренне надеялся, что виселицы тот избежит.
Хотя, нужно думать, вдову убил именно он.
Но выдавать своих мыслей Воробьеву Кошкин не собирался. Как не собирался покамест говорить и о дневниках, и о беседе тет-а-тет с Александрой Соболевой.
Кошкин бросил короткий взгляд на Воробьева и лишний раз убедился, что подручный его не дурак. Он глядел недоверчиво и как будто уже догадывался, что начальник с ним не искренен. Следовало его переубедить.
— Это пустой разговор, Кирилл Андреевич. Есть у меня некоторые сведения, что Нурминен может быть вовсе к убийству непричастен. Но спешить с выводами не станем: верить нужно лишь фактам, а это уже к вам вопрос. Выяснили что-то по следам на месте происшествия?
Воробьеву, как оказалось, поделиться и правда было чем. Уже на Фонтанке, предложив Кошкину отправиться в его кабинет, переоборудованный в самую настоящую лабораторию, тот попросил посмотреть в микроскоп.
— Взгляните, — в голосе Воробьева явно звучала гордость, — прибор фабрики Цейса[1] с прекрасными апохроматическими объективами.
— И что же я там увижу? — усомнился Кошкин.
— Кровяные тельца, конечно же.
Кошкин был достаточно далек от медицины и химии, однако, посмотрев на Воробьева с сомнением, все-таки приблизился и наклонился к металлическому окуляру. На стекло под ним Воробьев предварительно капнул некую жижу розоватого цвета, и Кошкин сейчас же увидел через объектив бурого цвета бляшки почти идеальной круглой формы. Какие-то в одиночестве застыли в прозрачной жидкости, какие-то слепились в длинные причудливые цепочки.
— Я взял соскобы вещества, которым выведен текст на стене в садовницкой. Растворил в воде — и вот. Как видите, Степан Егорович, с уверенностью можно сказать, что это именно кровяные тельца.
— То есть это кровь?
— Кровью это было до того, как высохло. А здесь мы видим кровяные тельца, разведенные в жидкости, — с напором уточнил Воробьев. — Кровяные тельца млекопитающего, если быть точнее. Но не любого млекопитающего, не верблюда и не ламы, например.
— Серьезно? Не верблюда? — Кошкин отлепился от микроскопа и потер глаз.
— Да. Верблюд — тоже млекопитающее, однако, что любопытно, его кровяные тельца совсем не похожи на прочие: они гораздо более вытянуты по форме своей.
— Я бы с вами поспорил, Кирилл Андреевич, о том, что понимать под словом «любопытно»… ну да ладно. Скажите лучше, нет ли какого способа удостовериться, точно ли это кровь человека?
Воробьев мотнул головой:
— Современная наука на это не способна. Итальянские профессора судебной медицины сильно продвинулись, я слышал, однако все пока что на уровне теории. Тем более, что мы имеем дело не с кровью…
— Да-да-да, — отмахнулся Кошкин, — это кровяные тельца, а не кровь.
— Засохшая кровь, если вам угодно, — примирительно закончил Воробьев. — А у вас что же, есть сомнения, что это кровь вдовы? Сомнительно, что у нее под рукой нашлась кровь животного. Она была заперта, смею напомнить.
