Не забыл Савка об обещании. И при первом удобном случае вручил Борьке одну рыбку. Сам на шнурок ее одел. Сам и на шею ему повесил. А тот носил оберег с гордостью. Особенно радовало его то, что у них с Савкой рыбки одинаковые. Были у мальчишки иногда мысли в отношении их равенства с Савкой. Думал иной раз, что он младшему Петембуровцу не ровня. Но теперь все сомнения рассеялись. Раз обереги одинаковые, значит и они равные во всем.
Боря в детстве был крупным, даже излишне пухлым ребенком. Оттого и звал его Савка Боровом, сравнивая его с бычками, которые время от времени появлялись у них хлеву. Савка же наоборот, был худеньким и самым маленьким среди сверстников. Но годам к шестнадцати все переменилось. Под семь вершков вымахал. Чуть погрузнел, раздался в плечах. «Словно гриб боровик у нас живет, – любя говорила Маремьяна о сыне, подмечая, что тот все больше стал походить на ее покойного отца».
Большой с горбинкой нос, черные волосы, спадающие на широкий прямой лоб. Та же коренастая стать. И руки: крепкие, с широкими ладонями, но в то же время мягкие и ласковые. Да и взгляд, как у его старого деда. Не такой, как у Юрия Дмитриевича недоверчивый и настороженный. Хоть и мал еще Савка, а глазами своими карими смотрит с легким прищуром пристально, будто все твое нутро хочет рассмотреть. Ложь от правды отделяет не задумываясь.
Борька же похудел и вытянулся. Став на голову выше Савки, постройневший подросток с темно-русыми волосами и темно-зелеными глазами тоже обличьем стал к отцу своему ближе. Такие же слегка выпученные глаза на бледном широком лице и круглые чуть оттопыренные уши. Хотя определенное сходство было у него и со старшим Петембуровцем. Не зря народ подметил, что они с Исайей на братьев похожи. А кто не знал, так думал, они и есть родные братья. Исайя, зная о том, лишь балагурил да посмеивался. Юрий Дмитриевич таких разговоров не принимал и всячески старался о том не говорить.
– А может, Юрка и впрямь у нас тятенька один? – иной раз потешался Фотиев. – Как думаешь, твой или мой общий-то? – забавлялся он.
Петембуровец его не поддерживал.
– Ты бы лучше волость проведал, чем лясы точить, – так или примерно так отмахивался он от надоедливого соседа.
– Прав ты, верно, – соглашался обычно Исайя, и на том разговор о родстве у них заканчивался.
Свою мать Савка не очень хорошо помнил. Так, отдельные случаи какие-то связанные с ней. Порой, казалось ему, что и о том ему кто-то рассказал, а не сам помнит. Вот как крестик ему на шею она повесила, хорошо помнил. Как чудскому языку своему терпеливо и настойчиво учила их с Борькой, тоже не забыл. На нем он после того частенько с Солкой да и другими не местными ребятишками разговаривал. Кто только не проживал в Новгороде: и корелы, и вепсы, и води. И даже родные матери тоймичи и те в посаде жили. Да и другие жили свободно между Новгородцами не только в Новгородских волостях, но и в самом Новгороде. И считались они также Новгородцами наравне со Славянами.
Ему едва исполнилось десять, когда мать умерла. Сейчас и не помнил он толком, что и как случилось. Осталось лишь в памяти, что в те летние дни все в черном ходили. На улицу никого не пускали. А те, что дома сидели, все про мор какой-то говорили и много хорошего о матери его Маремьяне рассказывали. Потом много позже Солка ему сказала, что болезнь тогда свирепствовала и унесла много народу новгородского. Все, что сейчас напоминало Савке о матери, был простенький кожаный ремешок.
