Я покорно замолчала, показывая, что обмочиться в штаны не хочу. Я была в домашней футболке и шортах, в которых меня и утащили из дома. Радовало, что мужчина не пытался её снять. Ему вообще было плевать на меня.
Он вытащил шарик из моего рта, расстегивая кожаный ремешок на затылке. Я лежала смирно, боясь пошевелиться даже кончиками пальцев, ведь похищение – это уже другой уровень. Из его дома я могла попасть только в больницу или на кладбище, так мне казалось. Его охрана просто сделает вид, что меня никогда не было.
Мужчина снял брюки и лег в постель, прикрывая пах одеялом. Почти в темноте я могла разглядеть только его рельефные мышцы и подбородок. Я не знала о нём ничего, кроме того, что он богат и влиятелен. Я никогда не видела его в новостях, никогда не видела в журналах и по телевизору. Тем более я не знала, чего он хочет от меня. Покорности или секса или чего-то совсем отличающегося от моих представлений о таких людях. Незнание хлесткой плетью запускает мозг для генерации всё более диких пыток, и этот процесс невозможно остановить.
Как бы я ни уговаривала себя поспать – уснуть не получалось. «Я даже не знаю его имени», – подумала я, понимая, что никто его не озвучивал. Я пролежала часа три, вертясь из стороны в сторону очень аккуратно, чтобы не разбудить похитителя. Как можно испытывать стокгольмский синдром, если человек обращается с тобой как с вещью? Как можно влюбиться в маньяка, который тебя насилует? Я пошла своим путём: закрыв глаза и активировав фантазию, я представила, как наказываю его, как держу на цепи в темном подвале, как бью его по лицу за каждую свою минуту страха, оставляя его кровь на бетонном полу. Только тогда я уснула.
Утром, как только я услышала, как прогнулся матрас под весом мужчины, я распахнула глаза. Большие окна были зашторены наполовину, пропуская достаточно света.
Я проморгалась, наблюдая за хозяином дома: он зашёл мне за спину и спустил воду в бочке унитаза, полилась вода, а через пять минут он прошёл мокрый и голый к комоду, надевая чистое бельё.
Он бы мог быть привлекательным для меня, если не учитывать его склонности доминировать. Я бы не назвала это доминацией, а обозначила как высшую форму собственничества, когда твоей вещи нельзя ничего сделать без твоего разрешения.
Потому что ты ВЕЩЬ, без мнения, без желаний. Он подошёл ко мне и, как собачку, повёл в туалет, закидывая на плечо. Спустив мои шорты и трусики, он усадил меня на сиденье и остался стоять, прислонившись к стенке.
– Я так не могу, выйди, пожалуйста. – попросила я, чувствуя себя унизительно.
Он склонился надо мной и, взяв одной рукой за шею, а второй рукой, сжатым кулаком, аккуратно надавил мне на живот.
– Ты сумасшедший. – сказала я, не в силах сдержать физиологические процессы.
Он лишь улыбнулся, а когда я закончила, поднял меня на ноги и натянул шорты и трусики обратно. Меня снова закинули на себя и вернули на место. Мужчина собирался куда-то, надел часы, брюки и рубашку. Он ушёл, положив себе пиджак на руку.
– Чертов психопат! – выругалась я, понимая, что он меня не услышит.
– Чтоб тебя машина сбила к чертовой матери, чтоб тебя по асфальту размазало, – шипела я вслух, выпуская гнев и обиду наружу.
