Сообщения Лайлы: её текст иногда дрожит, как будто печатается на механической пишущей машинке. Время от времени в словах появляются лишние буквы: «Мне сниnnnтся этот гоооолос в стенах».
Голосовые «глитчи»: если прижать телефон к уху, в фоновом шуме слышны обрывки джаза и крик: «Я не прыгала!»
***
Когда он закрыл глаза, ему почудился запах духов Лайлы – жасмин и что-то металлическое, как кровь на медной монете.
***
Сайлас проснулся от того, что по щеке ползла капля воды.
Он открыл глаза и замер: потолок его комнаты покрывала паутина трещин, сквозь которые сочилась чёрная жидкость. На столе мигал экран ноутбука – VPN-эксплойт, который он писал всю ночь, был готов. «Закрепить соединение в 1927», – гласил последний коммит. Лайла не отвечала уже двое суток.
Первая встреча произошла случайно.
Он активировал программу и вышел за хлебом. Уголок Бушвика дрогнул, как плёнка на старом проекторе. На месте бургерной возникла закусочная с вывеской «Эдем», где официантки в чепцах щёлкали выключателями – коротко, длинно, коротко. Азбука Морзе, – осенило его, когда одна из них передала меню: … .– .. .-.. .– … (САЙЛАС).
–Ты опоздал на сорок лет, – раздался девичий голос.
За столиком у окна сидела Лайла. На ней было платье из бисера, но один рукав превратился в полосу статики, обнажая шрам – точь-в-точь как на пробирке из портсигара.
– Ты… настоящая? – он коснулся её руки. Кожа оказалась холодной, как экран смартфона.
– Настолько, насколько ты готов видеть, – она улыбнулась, но глаза оставались серьёзными. – Твоя сестра. Эмми. Она тоже здесь?
Сайлас отпрянул. Никто в ChronoFeed не знал про Эмми.
– Откуда…
– Они показывают мне сны. Иногда это твои воспоминания. – Лайла достала сигарету, которая рассыпалась пеплом при затяжке. – Твой папа ушёл. Моя мама умерла в сумасшедшем доме. Мы…
– Зеркала, – перебил он. – Разбитые зеркала.
Они говорили до тех пор, пока стены «Эдема» не начали плавиться, обнажая бетонный каркас стройки 2023 года. Лайла исчезла, оставив в его ладони заколку-бабочку.
***
Глюки учащались.
В метро Сайлас сел в вагон, где сиделки в кринолинах читали газеты с заголовками про COVID-22. Лайла ждала его у дверей, одетая в комбинезон рабочего 1930-х.
– Так безопаснее, – указала она на свой наряд. – Чем меньше ты соответствуешь эпохе, тем слабее Якоря.
– Какие ещё Якоря? – спросил он, но поезд рванул, и время сжалось.
Окна мелькали кадрами: 1977 – чёрные снаружи, 2001 – падающие башни, 2023 – его окно в Бушвике, где мать рыдала над фото Эмми. Лайла притянула его к себе.
– Ты видишь трещины? – её шёпот смешивался с грохотом колёс. – Это они пытаются стереть нас.
Их поцелуй длился дольше, чем должен был, намного дольше. Стекло окон лопнуло, превратившись в чёрные дыры, затягивающие свет. Сайлас почувствовал, как что-то рвётся в груди – будто нити, пришивающие его к реальности.
Дома его ждал сюрприз. На семейной фотографии, которую он сжёг в прошлом году, Эмми стояла целая и невредимая. Но вместо глаз – две белые дыры, как на старых цензурных снимках. Внизу подпись: «С любовью, 29.10.1927».
– Кто такая Лайла? – мать спросила за ужином, размазывая картофельное пюре по тарелке. – Ты говорил о ней во сне.
Сайлас уронил вилку.
– Я никогда…
– «Она в ловушке, как и мы», – процитировала мать его же слова Лайле. Её зрачки сузились в точки, как у куклы.
***
В 3:14 ночи @Timekeeper_01 написал:
«Они называют нас Якорями. Мы точки, где время завязло в петле. Лайла должна умереть 30-го, чтобы её отец не продал секрет урана нацистам. Твоя сестра? Она ошибка. Удали её из системы, пока не поздно».
