Мама с отцом подняли бабушку, лицо ее было залито кровью.
– Пустите меня! Мой день рождения! – кричал дядя Степан. – Наливайте мировую!
Его отпустили. Но дядя Степан никак не мог успокоиться:
– Интересно, под сколькими командирами, Сашка, твоя женка побывала, если такая смелая стала? – папа хотел вскочить, но мама схватила его за руку. – Мы таких смелых пощелкали на войне без счета. Хоть и неудобно с такой культей орудовать было.
Он поднял над столом правую ладонь, на которой осталось только два пальца с мизинцем.
Мама встала, задохнувшись от волнения:
– Сколько же еще времени потребуется, чтобы дикость и варварство искоренить из этой патриархальной деревни? Ничего, фронтовики посмотрели, как Европа живет, засучили рукава. 1954 год на дворе! Сюда, на целину, едут со всей страны молодые и энергичные, с комсомольским задором и решительностью! Через несколько лет тут все изменится! А у тебя, Степан, – самострел. Без единой царапины человек, а трех пальцев, чтобы из винтовки стрелять, не оказалось. Нагляделась я в госпитале за четыре года на таких трусов! Саша, пошли! Нечего нам тут делать!
Но выйти они не успели. Разъяренный Степан схватил огромный разделочный нож:
– Убью! Всех порежу! Пустите меня! Душно мне здесь с вами!
Света испугалась, что дядя Степан кинется на родителей. Но Степан, помахав в воздухе ножом, неожиданно мирным голосом сказал:
– Чего всколыхнулись? Думаете – Степан спятил? Мишку я хочу зарезать! По ночному холодку разделаем, утром мясо на рынок отвезу. Опохмелиться соберемся.
Света ничего не поняла, а Галя прошептала:
– Мишку сейчас убивать будут!
Этого Света допустить не могла. Она перепрыгнула высокий порог кухни:
– Папа! Мама! Спасите Мишку! Они хуже разбойников!
Все взрослые застыли в изумлении. Первым опомнился папа:
– Я куплю Мишку. Сколько за него?
Мужики отпустили Степана. Тот налил себе полный стакан водки, выпил без закуски:
– Давай тысячу рублей.
Папа вернулся быстро. Он принес свой кожаный офицерский планшет, достал пачку денег, отсчитал тысячу, бросил деньги на стол.
– Лида, уходим! Галочка, где Мишка живет! Заберем его с собой!
Заспанная дежурная пустила в полночь Свету с мамой в Дом колхозника.
Утром они вышли на улицу. На лавке, поджав длинные ноги, натянув одеяло на голову, спал в ботинках папа. На земле, свернувшись в рыжий клубок, дремал Мишка.
В обед его забрал друг отца из соседнего совхоза:
– Добрый бычище получится! Породистый!
Света помахала вслед теленку ладошкой.
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса…
А. С. Пушкин
За давностью лет детские годы расплываются в воспоминаниях, возвращаясь в обертке невозможной привлекательности, ярких красочных обрывков, освещенных вспыхнувшими огоньками памяти.
И только теперь становится ясной та далекая палитра взволнованности и внутренних переживаний от восприятия такого удивительного мира и его событий.
В середине сентября родителям выделили коммунальный дом, в котором год никто не жил. Его «держали» в резерве для нового военкома, но тот отказался. Глина кусками отваливалась от стен, забор накренился, калитка оторвана.
Глиняное сооружение на высоком фундаменте внутри состояло из двух небольших комнат с печкой – голландкой, маленькой кухни с рухнувшей русской печкой и холодного коридора.
Шесть маленьких некрашеных окошек подслеповато таращились из-под деревянной крыши, когда по скрипящим ступенькам поднялись в дом. Без ремонта жить здесь было невозможно. На стенах остались следы дождевых потоков. Низкий потолок провисал горбом.
