– Тёть Груш, я должна вам признаться, – решилась Женюша, и сжав в руке ложку, сказала, – Моя мама, она умерла.
У тёть Груши вся кровь отлила от лица. Руки, державшие чашку, разжались. И та угодила на стол, расплескав на крахмальную скатерть своё содержимое.
– Ой, тётя Груша! Вы как? – вскочив, Женя к ней подбежала. Взялась за плечо. Оно мелко тряслось, – Что? Что? Сердце? – впопыхах она щупала пульс и пыталась понять, что ей делать.
Точно также однажды и папа погиб. Просто взялся за сердце, и дух вышел вон.
– Там, у кармашке, достань пузырёк, – тётя Груша, откинувшись на спину, дала Жене доступ к карману своей безразмерной накидки.
Там Женя нашла пузырёк.
– Под язык, под язык, щас пройдёть, – рассосала таблетку тёть Груша. Задышала свободнее, руки уже не тряслись.
Женя села напротив:
– Простите меня.
– Да ты што? – отмахнулась хозяйка, утёрла слезу, – Как же ш это случилось? Когда?
– В мае, – бросила Женя, – Она болела два месяца. Рак.
– Оооо, – покачав головой, тётя Груня взглянула куда-то в пространство, – Так она мне писала последний раз в мае. Ни словечком единым! Так я и не в курсе была.
– А писала о чём? – попыталась дознаться Женюша.
– Так о том и писала, что летом приедем, мол, всей своей дружной семьёй. Я ж вон и комнаты вам подготовила. А выходит, одна ты приехала? Сёстры-то где? – тёть Груша взяла себя в руки, лицо обрело первозданный окрас.
Женя вздохнула:
– Понимаете? Мама велела письмо передать одному человеку. Я потому и сама. Она не велела рассказывать сёстрам. Говорит, это личное слишком.
Подскочив, Женя решила спросить у тёть Груни о том незнакомце, имя которого мама старательно вывела на конверте. Она ведь живёт здесь так долго. Наверняка, знает всех?
– Евгений Озеров, это имя вам о чём-нибудь говорит? – прочитала она.
Тёть Груня слегка изменилась в лице. Если бы Женя следила за ней в этот миг, то она бы заметила, как напряглись её губы, как веки прикрыли слегка помутневшую радужку глаз. Она бы поймала её на обмане! Но Женя смотрела на белый конверт, гадая в который раз, что в нём.
– Нет… Нет! Понятия не имею, кто это, – пожала плечами тёть Груня.
– Ну, вот, – раздосадованная этим ответом, Женя сложила письмо на комод, – Жаль, я надеялась, вы мне подскажите.
– Может, какой-то знакомый, кто его знает? Мама твоя не сказала о нём ничего? – деликатно, как будто боясь проболтаться, спросила тёть Груня.
– Ни-че-го, – по слогам прошептала Женюша и уселась обратно за стол.
– Охо-хо, Шунечка, Шунечка, – потёрла тёть Груня пятно от заварки на скатерти, – Как же так, милая? Ведь и не старая вовсе? Жить бы да жить.
Женя печально поддакнула. Боль от потери ещё не прошла. Улеглась, словно ил на пруду. Всколыхнёшь его чем-нибудь, он и замутит прозрачную воду…
Перед сном она слушала звуки природы. Крики чаек и шелест листвы за окном. По словам тёти Груши, на этой постели спала её мама. Интересно, о чём она думала, глядя в окно? Об отце? О дочурках, которые спят через стенку? Тогда ещё мама была молода. Почти как Маринка по возрасту. И также имела двух деток. Но, судя по фоткам, она была очень красивой. Всегда была очень красивой! И даже на смертном одре продолжала следить за собой. А в последний свой вечер она попросила Анюту накрасить ей ногти.
– Достань моё синее платье, бельё и платок с бахромой! – приказала Маринке.
А Жене велела найти среди прочих её украшений те серьги, которые папа дарил.
