Бабуля была художницей и вышивальщицей, а в этнографической деревне понемногу делала всякую женскую работу. Умела прясть, ткать, ухаживать за огородом, собирать и сушить травы, печь хлеб в дровяной печи и сбивать масло из молока местных коров.
Дед выполнял в их домике мужскую работу – косил сено, пахал землю, рубил дрова, а вечерами и долгими зимами писал научные труды по семиотике[1]. Кроме того дед был замечательным резчиком по дереву и сам украшал их дом резными наличниками, досками и коробами, соблюдая принятую в Поволжье систему обережных знаков.
Туристы, приезжающие в заповедник в основном в летнее время, восхищались поделками «старого мастера» и охотно их раскупали, как и тканые пояса, вышитые косынки и небольшие картины с местными пейзажами, нарисованными бабулей.
Что поделать – фольклорная деревня зарабатывала себе на жизнь, как умела.
Настена, пока была мала, воспринимала деревянный рубленый дом как должное – она не помнила своего трехмесячного пребывания в городской квартире родителей. Девочку не смущали ни дровяная печь, ни домотканые «дорожки» на некрашеном деревянном полу, ни керамическая и деревянная посуда. Она выросла во всем этом и ловко управлялась с ведерками для ключевой воды, ухватом и веником.
Вторая половина их дома отличалась от «передней», как небо от земли.
За резной деревянной панелью скрывалась тяжелая металлическая дверь с кодовым замком. Она скрывала другую жизнь этнографов – современную, научную, а иногда и тайную.
Тут находился современный санузел, запитанный артезианской водой из скважины. Рядом – медбокс.
Его установили после того, как на засыпанную снегом деревушку напали похитители людей. Ученые отбились, но помощь пришла не скоро, и несколько человек погибли без медицинской помощи. После этого в деревне устроили фельдшерский пункт, стилизованный под избушку травницы, но члены общины все равно настояли на капсулах в каждом доме.
В этой же закрытой части дома стоял оружейный сейф – волки и медведи из заповедника не часто, но беспокоили ученых. Тут же располагались и научные лаборатории.
Так, «баба Таня» – бабушка Насти – работала над составами натуральных красителей и заодно окрашивала собственноручно выращенный, обработанный и раскроенный лен для этнографически верных костюмов.
Дедушка – тот самый профессор семиотики, в лаборатории не нуждался. Его мастерская располагалась во дворе – там он занимался резьбой, там вел беседы с туристами и порой проводил практикумы для студентов.
Сама Настя до десяти лет жила как любой «дикий» ребенок – носилась по тропинкам, плела венки, торчала в «избушке травницы», помогала деду покрывать наличники морилкой или лаком, вместе с бабулей засевала делянку льном или репой – и всем была довольна.
Зимой, когда туристы прекращали ежедневные визиты в «фольклорную деревню», девочку усаживали за учебники. Стандартный школьный курс она начала сдавать в шесть лет и за три-четыре зимних месяца успевала пройти годовой курс, да еще сдать письменные работы и подискутировать на интересные ей темы с другими жителями поселка.
А интересных людей тут хватало.
Где еще можно увидеть профессора математики, удящего рыбу? Или знаменитого в определенных кругах физика-ядерщика, выкладывающего круговую печь для обжига горшков и тарелок? А лучшую даму-посла Земли на должности румяной хозяйки единственного в деревушке трактира?
