Конечно, Максима – больше всех! А то, что книжки наврали, так их учительница русского языка и литературы часто повторяла, что любой автор имеет право на вымысел и на «опоэтизацию» (какое чудное слово, думала она тогда, сидя за школьной партой) своих героев и их действий. Она, конечно, могла бы жить без всего «этого», но Максу всё это очень нужно. Но если ему это надо, значит, надо!
Наташа, вбирая в себя все загадки семейной жизни, была счастлива.
А вскоре Наталья устроилась на работу. Ей с первых же дней понравилась обстановка: ребята вокруг были веселые, дружные и относились к ней, как к ребенку. И она недоумевала: уже и замуж вышла, несет какую-то семейную нагрузку, а её по-прежнему не считают взрослой.
И правда! Какая же она взрослая! Тоненькая, стройная, с густыми золотистыми волосами да юным личиком с пухлыми розовыми губами. Лишь улыбнется – и детская озорная улыбка, а то и смех-звоночек рассыпается вокруг яркими жемчужинами.
Только Евгения Викторовна да её Максим всегда очень строго к ней относились: ни игры, ни смеха! И часто, как маленькой, ей хотелось расплакаться.
А тем временем беременность начала её беспокоить и приносить первые слезы и огорчения. С одной стороны, она была рада своему положению: Максиму родит сына. О дочери он и слышать не хочет. Нет, и всё! Роди ему сына хоть умри!
А если… И Наташа в первые недели волновалась, будто она была виновата, кого после девяти месяце тревог подарит мужу? С другой стороны, беременность проходила трудно, и она прятала все свои тревоги в глубокие тайники своей раненой души.
Максим всё чаще ходил злой и раздраженный. Цеплялся к жене по мелочам, выговаривал в присутствии Евгении Викторовны её малейшие ошибки и требовал немедленно, тут же, всё исправить и доложить ему. Наташа еще никогда в своей жизни не видела и даже не думала, что кто-то на неё может так злиться.
«А за что?» – думала она, и горечь заполняла ей чистые и еще не выплаканные глаза. А тут еще тошнота стала донимать да голова кружиться. Подойдет, пожалуется Максиму (а кому, как не ему?), но он молчит, а то и отмахивается от неё, как от назойливой мухи: пристала, мол. У всех так!..
Один раз от головокружения чуть не упала. Качнулась, схватилась за тумбочку – и вокруг потемнело. Глаза метнулись к мужу, который тут же сидел за столом, призывая помочь, а тело её, ослабленное, ждало его рук, но в ответ услышала почти злобный, не то ненавидящий, не то презирающий голос:
– Ну что раскисла? Не успела забеременеть, а уже руки под тебя подкладывай. Больше работать надо – и голова не будет болеть.
– А-а-а-а! – застонала Наташа, в беспамятстве бросилась на веранду и забилась в судороге.
На её крик из другой комнаты выбежала свекровь.
– Что с тобой? – засуетилась она. – Наташка! Слышишь меня?
– Мне… Мне очень плохо… А он… он – и не могла Наташа выговорить остальные слова, что давили её, сжимая горло.
– Ты что, Максимушка? – не спросила, а запела Евгения Викторовна. – В таких случаях, сынок, надо помогать.
Взъерошенный Максим напыжился:
– Надоело! Чуть что – и в обморок. Ты, мама, сама рассказывала, что еще отплясывала перед тем, как родить меня. А тут… – и столько презрения было в его голосе, что Наташе казалось, будто небо упало на землю, придавив её с будущим малышом.
– За что ты так со мной, Максим? – прошелестела одними губами Наташа, умоляюще глядя на мужа, ожидая, что он сейчас, услышав её голос, выйдет на веранду и успокоит её, а то и на руки возьмет, хрупкую и легкую.
