Седло (в) - страница 14

– Я не отрицаю, а говорю, что ближе.

– Ну, тебе деревня ближе и нежные песенки? – На предыдущем уроке Седлов дал прослушать два исполнения «Над окошком месяц» Ивашова и Шевчука, спросив, чье исполнение, по их мнению, лучше передает суть текста. Большинство, возглавляемое Подгорным, было за Ивашова, но Свинцовой это не помешало задавить всех: Шевчук – это современное видение, страсть, а Ивашов – очень слащаво. Седлов сам был за Ивашова (хотя и не высказывал свою точку зрения), но не стал даже пытаться примирить стороны под таким яростным напором одной из них.

– Нет.

– Сомневаюсь.

Заданием урока было: в духе одного из поэтических направлений Серебряного века написать две строфы по известному, например, сказочному сюжету. Седлов даже привел запомнившийся ему пример из подобного олимпиадного задания о Красной Шапочке, когда кто-то, явно не из числа типичных учеников Егора Петровича, написал футуристическое: «В Красной Шапке мало толку! / Ша! Долой! / Так вперед, стальные волки, / Смело в бой! / Бабку как оплот царизма / – На гарнир! Слышишь грозный вой марксизма? / – Слушай, мир!»

Желающие могли прочитать свои творения, но рискнули только Подгорный и Юля. Начал Игнат:

Хоть мы и в мире проводов,

Не стоит забывать о вечном —

Природе, старине и запахе цветов —

И радовать себя беспечностью.

– Красиво, Игнат, прямо по-есенински!

– Не удивительно, он и внешне – как сын Есенина. А можно мне свое прочитать?

– Конечно.

– Немало есть «живущих стариной»

С айфонами в руках.

Отправим их в избушки, на покой,

Пусть печи топят на дровах.

А мы в реальности бетона и стекла

Начнем творить свой новый мир, и пусть

У лириков сейчас слеза стекла.

Утопим в технологиях их грусть!

Подгорный был явно подавлен, что не мог не заметить Седлов, как и не мог не восхититься Юлей. Их противостояние, в котором страдал один, с другой стороны, полностью освободило Седлова от траты времени на паразитов Бликова и внутреннего раздражения от «да/нет» Шерстневой. И горловой нагрузки стало намного меньше: достаточно было просто подтолкнуть к битве. Теперь все, включая Седлова, смотрели на театр двух актеров.

Сегодня уроков не было. Присутствие Седлова в школе объяснялось обязательно-неформальным школьным мероприятием: банкетом в честь Дня учителя.

Седлов терпеть не мог школьные банкеты не только потому, что не испытывал большой тяги к алкоголю и пьяному плясу, а прежде всего из-за той мнимой атмосферы отмены субординации, которая там образовывалась: трудно сказать, все ли понимали, что сегодняшние праздничные хороводы со вдруг опростившейся администрацией завтра снова сменятся натянуто-бдящими лицами одних и покорно-пашущими других. Хотя были и те, кто просто хотел забыться, по-юношески оторваться и забывался так, что становился предметом пересудов коллег: кто-то упал, не рассчитав возможностей при выполнении танцевальных па, кто-то смахнул на себя и окружающих бокал красного вина; особенно обсуждали вдруг проснувшиеся чувства одних коллег к другим – в общем, с какой стороны ни посмотри, все это вызывало в Егоре Петровиче такое же отторжение, как и педсоветы, хотя на последних можно было просто тихо сидеть в глубине, не изображая радость ребенка-именинника.

Но не ходить на праздники за счет школы (последнее особенно подчеркивалось) нельзя, и эту часть работы тоже надо было выполнять. Тем более сегодня Седлов надеялся в условно неформальной обстановке перехватить Растегаева и все же рассказать о ситуации с Цыбиным.