К роскоши и богатству я относилась неоднозначно. В доме Борова частенько бывали ценные вещи, но по большей части ворованные. Сам Боров к дорогим шмоткам и штучкам был равнодушен, вот деньги, монеты он любил. А я привыкла воспринимать все эти вещицы как часть другого мира, находящегося за пределами Сумрачного квартала, как нечто красивое, но бесполезное и чужеродное. Ряды шкатулок из костей животных и редких пород деревьев, полные каких-то маленьких драгоценных мелочей, серебряный гребень для волос, туалетный столик с овальным зеркалом – всё это не было моим. Как в детстве – прекрасное и обманчиво близкое богатство кем-то своровано, остаётся только проводить взглядом – и отпустить с миром.
Я не привязывалась к вещам.
Можно ли было сказать это о Маране?
Всё в этой комнате было каким-то обезличенным, лишенным, если можно так выразиться, индивидуального запаха. Единственная вещица, привлекавшая взгляд, стояла рядом с кроватью – роскошной кроватью с балдахином – деревянный кукольный домик высотой мне по пояс. Несмотря на свою усталость, я рассмотрела его во всех подробностях: удивительного мастерства уникальная работа, потрясающая детализация. Крошечные полотенчики и салфетки, постельное бельё, малюсенькие краники в ванной, пуховки на трюмо, настоящее зеркальце... И две куколки размером с ладонь, нарядно одетые девочка и мальчик. Я осторожно потрогала шёлковый светлый локон девочки – Марана специально предупредила, что свою дорогую игрушку она никому не позволяла брать в руки. А я бы хотела передвинуть посудку в кукольном шкафчике, снять с вешалки в прихожей плащ, коснуться небольшого клавишана цвета слоновых бивней – издаст он какой-нибудь звук или нет?… Тут даже кровать с балдахином имелась! Правда, другого цвета.
В дверь стукнули, не стукнули даже, едва коснулись деревянной поверхности костяшками пальцев, но я вздрогнула и подскочила на месте. Регент не был похож на человека, который стал бы стучать перед входом куда бы то ни было, хоть в спальню жены, хоть в Высокий храм. Я дёрнула незапертую дверь. Регента за ней не обнаружилось.
Незнакомый молодой человек в болотной ливрее торопливо отступил. Дворцовый этикет строг. На охоте многие негласные запреты теряли свою силу, а в стенах Гартавлы между супругой регента и простой обслугой должно было быть не менее двух шагов.
- Его превосходительство приносит свои извинения, у него срочные неотложные дела.
Ах, да. Именоваться «Его Величеством» сье регент не имел права, но чин адмирала давал ему право на обращение «Его превосходительство».
…что чувствует приговорённый, получивший нежданную отсрочку? Радость? Я не испытала радости, скорее – невнятную тревогу. Марана уверяла меня, что регламент никогда не нарушается. Произошло что-то важное? Что-то страшное? Или никаких тайн – всё дело в заботе о моём здоровье после ранения?
Дверь за слугой закрылась бесшумно, я осталась одна. Подождала – но ни фрейлины, ни горничные, уверенные в том, что сьера покорно исполняет свои непосредственные обязанности дворцовой шмары, не появлялись. Я переодела туфли с «комнатных» на «выходные» и выскользнула в коридор.
Что чувствует приговорённый к смерти, когда понимает, что дверь его камеры осталась не запертой разиней-стражником?
23. Часть 3.
***
Каблуки постукивали по мраморной мозаике пола. Тут и там возились слуги, вычищая золу из каминов, протирая поверхности комодов и столов, поправляя ковры и цветы в вазах. При виде меня вся эта армия обслуги опускала глаза и отвешивала почтительные поклоны, но никто и не думал задавать мне какие-либо вопросы, останавливать или предъявлять претензии: так и должно было быть, но осознать это в полной мере пока не получалось. Я прошла до лоджии мимо полуоткрытых и запертых дверей в залы и жилые комнаты по левую руку, мимо череды высоких, обрамлённых бело-золотыми портьерами окон по правую руку, старательно делая независимый королевский вид. Чуть поколебалась: спуститься вниз широкой, устланной белоснежным ковром лестнице вниз? Или выйти на лоджию?
