- Жаль, редкие животные всегда обладают каким-нибудь магическим даром. Мог бы пригодиться в хозяйстве.
Дуоэльо, дуоэньё дууу...
Шаниланда, шанибадо ююю…
8. Глава 7. Младший сын
Дворец Семи водопадов был тих. На цыпочках ходили слуги, караул у ворот и на крепостной стене не перекрикивался, а обходился условными знаками, прачки не пели, хотя обычно не отказывали себе в удовольствии погорланить, колотя на камне белье, даже повариха не гремела кастрюлями и не костерила ленивых кухарок – все чувствовали надвигающуюся бурю. Нет, совсем не ту, что высоко вздымает волны и срывает с крыши железные листы, а несущую боль и слезы. Слово «война» передавалось из уст в уста, и многие матери уже начали оплакивать своих сыновей.
Молодой король Фарикии еще не объявлял, что помолвка с Виолой - принцессой Итары расторгнута, а во дворце уже шептались, что Теодору отказали, и он такого унижения соседу не простит. Поговаривали, что фарикиец кинул Крабовую звезду на стол правителю Итары, и этот поступок мог означать только одно – объявление войны.
Первыми неоспоримые доказательства об испорченных отношениях между Фарикией и Итарой нашли служанки, что убирались в разгромленных покоях Теодора: он изрезал ножом портрет Виолы, что яснее ясного говорило о безмерной ярости короля.
Потом обмолвился похаживающий к одной из прачек матрос, что лично слышал из уст короля слово «война», а теперь вот во дворец пожаловал раздосадованный боцман, которому Теодор ни за что ни про что сломал нос.
- Я ему козыряю «Есть!» и вытягиваюсь в струнку, а он кулаком да по лицу. При всей команде. Как такой позор пережить? – боцман шумно вздыхал, в который раз заново переживая унижение. Правда нынче его рассказ был сдобрен трудами любимой женщины: морщась от боли и беспрестанно трогая повязку, Питер Кит доедал последний кусок пирога. – Старый король ко мне со всем уважением. Мы с ним в какие только дали ни ходили, можно сказать, из одной миски уху хлебали. Помнится, в бою при Чуркечи…
- Неужто будет война? – перебила повторную волну жалоб повариха, с особым остервенением ощипывая петуха. Давно она грозилась перерезать горло певуну проклятому, купленному затем, чтобы кур топтал, а не горланил каждый час, не давая никому покоя. Сегодня, наконец, черный день петуха настал.
- Да как сказать, - боцман растерянно посмотрел на пустое блюдо, не понимая, когда успел умять столько кусков. Собрал пальцем крошки, отправил их в рот. Уж больно пироги у Наюши хороши! – Если в спор ввязался король Тарквидо, то тут надо бы подумать, прежде, чем рисковать.
- Горячий наш Теодор, - повариха поднялась, отряхнула от перьев фартук. Могла бы, конечно, петуха кухаркам отдать, не ее это дело птицу потрошить, но певучий подлец добился-таки особого внимания. – Боюсь, попытается нахрапом взять. Им сейчас злость правит, а не рассудок.
- Да, Итаре против нас не выстоять, тут и гадать не надо, но я бы при наличии третьей силы войну начать поостерегся, - боцман сыто рыгнул. Несмотря на набитый пирогами живот, все же поинтересовался, видя, как Наюша птичий желудок от камешков чистит: - Что с петухом делать будешь?
- Для Ее Величества бульон сварю, а к нему расстегаев парочку. Величиной с мой мизинец, - она вытянула руку, оттопырив пухлый пальчик. – Больше не съест.
- От того, наверное, у нашей королевы талия такая тонкая, что боишься, однажды возьмет да переломится, - Питер жадным взглядом прошелся по фигуре своей женщины, где талия определялась только по завязкам фартука. - А с потрохами петушиными что собираешься делать?
