- Ну, хочешь, в горшке с горохом, сметаной и перцем потушу?
- Знаешь, а вот на Мадаразаре их готовят в вине и с пряными травами…
- Не были мы на Мадаразаре, а потому не знаем. И вообще мы, должно быть, в поварском деле не разбираемся. Ишь, в вине ему подавай…
Чтобы задобрить засопевшую от обиды подругу, боцман поднялся, подкрутил усы, а потом, зайдя со спины, так крепко обнял, что тесемка, стягивающая горловину ее рубахи, не выдержав натиска, лопнула. Повариха ахнула и сомлела. Забыв о несчастном петухе, повернула голову для поцелуя. Неловко стукаясь об углы, парочка вывалилась из кухни, и вскоре из погребка, где для таких случаев был припасен тюфяк, раздались весьма характерные для любовных утех звуки. Одноглазый кот, что неторопливо умывался на подоконнике, немедленно бросил свое занятие. Ловко перепрыгнул на стол и, ухватив петуха за горло, поволок за печь.
Вдовствующая королева в этот вечер обошлась без куриного бульона.
***
Лючия Фарикийская считалась женщиной необыкновенной красоты. Несмотря на взрослого сына, она выглядела свежо, и никто не дал бы ей тех лет, которые у дам определенного возраста принято умалчивать. Королева-мать, а после смерти супруга она приобрела именно такой статус, вызывала восхищение не только вечной молодостью, но и добрым нравом. Однако ей от природы не хватало характера, способности противостоять нападкам судьбы, нужной правителям жесткости, отчего она казалась хрупким цветком, способным растерять лепестки даже от легкого дуновения ветра. Нерешительность, страх ввязываться в спор, способность пасовать перед трудностями, частенько перерастающая в панические настроения, делали ее легкой добычей для агрессора. Пока король Вильхельм был жив, он оберегал любимую женщину, но теперь, после его внезапной кончины, Лючия и вовсе утратила твердость духа. Она искала опору в сыне, но не нашла ее в той мере, на какую рассчитывала: не все складывалось гладко в правящей семье Фарикии.
Утро Лючии начиналось традиционно: ее умывали, одевали и после легкого завтрака оставляли одну. Она любила это время суток. Здесь, в тайной комнате, ключ от которой хранился только у хозяйки покоев, вдовствующая королева чувствовала себя защищенной. Она саму себя сравнивала с жемчужиной, покоящейся в уютной раковине, и любое посягательство на извлечение ее из этой раковины воспринимала болезненно.
По заведенному еще покойным супругом порядку королеву нельзя было тревожить ни под каким, даже самым срочным, предлогом. Двери в ее покои в любом случае остались бы наглухо закрыты.
Кому как ни слугам знать добрый и даже робкий, совершенно не свойственный королевам, характер, но и они, сгорая от любопытства, гадали, чем же занимается Лючия в часы уединения. Они замечали, что всякий раз, покидая тайную комнату, королева выглядела на удивление молодо, словно с упорством мага-часовщика поворачивала время вспять. И это неизбежно порождало слухи.
- Вот помяните мои слова, наша тихоня не так проста, как вы думаете, - прачка жгутом скрутила выполосканную простыню и с силой отжала ее. – Когда меня только взяли во дворец, она была совершенно седой. А поглядите на нее сейчас.
- Седая?! Да не может быть! – краснощекая девка, перемешивающая в кипящем баке белье, оторопело уставилась на товарку.
- Может! Чем, по-твоему, она занимается в секретной комнате?
- Я слышала, что можно омолодиться, намазав на лицо икру жабы, - встряла третья, локтем вытирая со лба пот.
