Семь процентов хаоса - страница 7

Я хотела отдать купюру ему, но он замотал головой и помог мне сжечь ее в охапке сухих, хрустящих сосновых иголок. С тех пор я раз в год получала открытку с купюрой, и мы вместе сжигали ее – пока однажды не перестали.

Жизнь шла своим чередом. Папа так и не переделал «Бобы» в ресторан; сначала потому, что дедушка любил кофейню такой, какая она есть. А потом, когда дедушка умер, папа не захотел ничего менять в память о нем. Мы отмечали в нашей кофейне все семейные торжества: дни рождения, юбилеи, праздники. Нам с Сойер всегда было уютно сидеть между моим папой и ее родителями. Папу и дядю Хардинга на фотографиях почти не отличить друг от друга, оба бородатые и высокие, как два дерева. Но Сойер переехала, мы с папой остались вдвоем, и на переделку кофейни теперь не хватало денег. Я видела, как папина мечта тает на глазах, в то время как мама где-то живет яркой и полной жизнью.

Я не хочу иметь с ней ничего общего, но любовь к тому, что любит она, у меня в генах. Это моя предсказуемая человеческая натура. Что поделаешь, я люблю программирование. Хочу переехать в Калифорнию и добиться чего-то в этом мире так же, как это сделала моя мать. До боли хочу доказать ей, что не нуждаюсь в ее деньгах, которые мы с Миллером превратили в пепел посреди леса. Что прекрасно обойдусь без нее. Что могу вернуть папе мечту, которую она у него украла.

Папе сейчас за сорок; если я не вмешаюсь, он будет откладывать свои планы до бесконечности. Возьмет кредит, который не может себе позволить, чтобы отправить меня в колледж. Потом будет выплачивать его всю оставшуюся жизнь, ни на минуту не покидая свой пост за кофемашиной. У папы все получается вкусным, у меня в детстве даже была такая игра – сначала у нас с Миллером, а позже с Марен. Мы находили на кухне самые странные ингредиенты и отдавали папе, а он каждый раз готовил из них что-то необыкновенное.

Вот и сейчас, когда у меня звонит телефон, он над чем-то колдует. Всего за сутки с того момента, как Сойер написала про «ПАКС», приложение загрузили девятьсот семьдесят две тысячи раз. У меня полетел сервер. Я не спала всю прошлую ночь.

Номер незнакомый, калифорнийский. Папа поднимает взгляд от болгарского перца, который нарезает кольцами. Я весь день пряталась от собственного телефона, но тут, дернув плечом, все же отвечаю на звонок. Привычно напрягаюсь – горло знакомо сжимается, как будто я вот-вот расплачусь от мысли: «А вдруг это мама?»

Но, конечно, это не она.

«Роуз? – Голос на том конце провода спокоен и серьезен. Я невольно выпрямляюсь, и папа вопросительно вскидывает бровь. – Это Эвелин Кросс из XLR8 в Маунтин-Вью. У вас есть свободная минута? Мы хотели бы поговорить с вами насчет «ПАКС».

Лес, который начинается сразу за нашим домом, – очень старый, и деревья в нем постоянно перешептываются. Ветер пробирается сквозь ветви по-особенному, играя дрожащими листьями осин. Вообще-то это не настоящий лес, там невозможно заблудиться, а если идти долго, то придешь к дому Джона Эйбла и его большая черная собака предостерегающе завоет с заднего крыльца. Так вот, если встать строго на полпути – в семидесяти двух шагах от нашего и от его дома, – станет очень тихо. Если же двинуться дальше, звук снова начнет набирать силу, как бывает, когда медленно крутишь колесико, меняя частоту в радиоприемнике. Только это уже совсем другой звук. «Там можно услышать, как бьется сердце земли», – сказал однажды папа. Я тогда еще была маленькая. И Миллер был с нами. Помню, как он прижал ладонь к усыпанной сосновыми иголками земле, чтобы почувствовать это сердцебиение.