– Ты знаешь, мне кажется, что это она ними прощается, – как-то непроизвольно вырвалось у меня. И, к сожалению, я оказался прав.
Так уж получилось, что в частную клинику, где мне делали несколько лет назад делали операцию, я попал только через год после кончины Елены Олимпиевны.
В клинике мне сказали, что смерть пришла ночью и была легкой.
Она просто заснула и уже не проснулась.
Но для них это было страшным ударом.
Мне даже показалось, что из клиники ушла душа. Ее душа.
А вместе с ней ушли и ее больные, для которых она, как мне кажется, была не только окулистом, но и психотерапевтом и бог знает кем еще. Во всяком случае, сразу бросилось в глаза почти полное отсутствие посетителей и неразговорчивость персонала.
Доктор попенял мне за то, что я не приходил на консультации почти три года, на что я кратко ответил, что так сложились обстоятельства.
Честно говоря, я не пришел бы и сейчас, но что-то постоянно кололо мне в углу прооперированного глаза. Доктор посмотрел, мне показалось, даже как-то крякнул, и сказал, что это вылезла пломба.
Я ждал от него еще каких-нибудь комментариев на этот счет, но он только коротко заметил:
– Так бывает.
Он, видимо, помнил, чем я занимался и поэтому спросил, издаю ли я по-прежнему свои диски.
Не вдаваясь в подробности, я ответил, что эта деятельность уже в прошлом. Я поймал издательство на воровстве, а оно, вообще, разорвало со мной отношения и теперь издает мои диски пиратским способом.
– А вы не пытались с ними судиться? – спросил он.
Я ответил, что это бесполезно. Все попытки бороться закончились для меня инсультом, от которого я до сих пор как следует не оправился.
Например, я практически перестал чувствовать боль.
Разумеется, я не стал ему говорить, что переживаю далеко не самый лучший период своей жизни. Прошлый закончился, а до нового я еще не созрел.
–Удивительный вы человек, – как-то неопределенно произнес мой доктор, и я не совсем понял, что он имел в виду.
Кажется, он это сказал тогда.
Меня, не мешкая, положили на операционный стол и доктор начал экзекуцию. Я ее никогда не видел, эту пломбу, но, судя по всему, она была довольно большая.
Или доктор сделал слишком маленький разрез. Все-таки, это был глаз, а не какое-то другое место. Во всяком случае, ему не удалось сразу ее вынуть. И он ее дергал и тянул нещадно. Потом снова дергал и тянул. Доктор еще долго зашивал мой злополучный глаз, и, кажется, не один раз при этом чертыхнулся про себя.
Вот тогда он и сказал это:
– Удивительный вы человек.
Скорее всего, именно тогда.
Когда это все, наконец, закончилось, и мы ехали с женой обратно на такси, она спросила, как я себя тогда чувствовал.
– Ты знаешь, – сказал я, подыскивая сравнение, – я понял, как чувствует себя плотва, когда я вытаскиваю ее из воды, в том случае, если подцепил ее за глаз.
Когда через пару неделю, я приехал к нему на консультацию, доктор остался недоволен швом. Он и велел мне снова укладываться на уже хорошо знакомый операционный столик, и экзекуция повторилась, за исключением того, что вытаскивать у меня было уже нечего.
При этом, если в первый раз за операцию он с меня денег не взял, то во второй раз велел оплатить стоимость истраченных на меня ниток, проворчав при этом, что так у него импортных ниток совсем не останется. Оказалось, что стоили они довольно дорого.
Когда я снова приехал в клинику, доктор долго осматривал мой глаз, и как мне показалось, остался крайне недоволен результатом, но мне ничего не сказал. Велел только приехать через месяц. Такая манера была разительно непохоже на привычные объяснения Елены Олимпиевны.
