Она решила положить конец непрошенному вторжению, уж ладно бы члена партии, а то какого-то попа! И сказала, как отрезала, что никакого такого бога они знать не знают, также и книг про него читать и выслушивать не намерены, и что следует новому жильцу ради его же блага свои порядки в квартире не наводить и в чужие дела не вмешиваться.
Владимир Иванович понял, что совершил непростительную ошибку, напал на человека, едва увидав, и от расстройства чуть было и правда рукой не махнул: не храм, не звали, не прошен.
Но дед Попсуйка тут как тут, шуршит штанами, шелестит тапками:
– Уж ты, голубь, хоть и поп, а горяч больно, больно горяч. Ты ведь что ли знаешь только эти два слова: «хорошо» и «плохо»? А вот Бронечка моя покойная, вот бы кому в попы, вот бы кому цены не нашлось! Она, помню, про спешные дела так говоривала: «Нэ будь ци фил зис, щоб тэбэ нэ зъилы, тай не будь ци фил бытэр, щоб тэбэ нэ выплюнулы». Понял ли, нет? Сладким не будь, а то съедят, и горьким не будь, а то выплюнут. Так ты помаленьку, помаленьку, Лидушу-то приручи, она вон сама как бесплотный дух, а ты ей про кости. Не спеши, Анюшка-то, когда без Лидушки, помолится, не сразу, но помолится… А Лидушку теперь уж рожном не возьмешь, только миром, только миром одним.
Владимир Иванович в вечерней молитве покаялся перед Богом, что свою молодую горячность так и не смог изжить, троекратно прочел пятидесятый псалом и начал общаться с Лидией Александровной уважительно, словно ничего плохого между ними не было.
Лидия Александровна немного пофыркала, но Попсуйку не могла игнорировать даже она, а он и тут не смолчал, и понемногу в квартире установился мир. А поскольку других близких людей у Лидии Александровны на свете не было, то, встречая о себе заботу, она заметно смягчилась и вела теперь даже некое подобие общественной жизни: принимала участие в квартирных праздниках и мероприятиях, которые отмечали обычно в комнатах Бережковых.
Самые маленькие и невместительные, эти комнаты выглядели ухоженными и приветливыми по сравнению с большой, но чрезвычайно захламленной берлогой деда Попсуйки и тем более отталкивающе холодной и до сих пор перегороженной обителью Лидии Александровны. После смерти сестры ее комната так и осталась со стоящими поперек шкафами и шторами, но в той ее части, где прежде жила Лидия Александровна с родителями, на стене висели теперь крупные портреты умерших.
Когда и как заказала Лидия Александровна эти светло-коричневые памятные фотографии, соседям осталось неизвестным. Поднять их, разместить по стене и прибить, даже это нелегкое дело, предполагали, что Лидия Александровна приглашала для этого специального человека из ЖЭКа, когда остальных дома не было. Потому что в прежние времена портреты не висели, а потом появились вдруг и закрыли собой стену левой от двери комнаты: родители – сначала отец, затем мать, Анна Александровна и такая же чуть ли метр в высоту фотография Риммочки.
Младенческое личико, растянутое до таких огромных размеров, приводило входящих в некоторую оторопь. Возможно, Лидия Александровна ожидала одобрения, приглашая поначалу соседей к себе в комнату под разными предлогами, однако ничего подобного не дождалась, а некий конфуз, который испытывали входящие, от нее не скрылся, поэтому после нескольких таких визитов она к себе соседей звать перестала и еще некоторое время ходила обиженной, а потом оттаяла. Тут надо еще сказать, что сама Лидия Александровна после смерти Анны Александровны переехала спать на супружескую кровать сестры в правый отсек комнаты.
