Семейный портрет спустя 100 лет - страница 41

Все остальные: тётя Полина, мама, Эмма, Марина и я – отправлялись в подвальчик на Крещатике кушать мороженое. Развлекательная программа начиналась. Мы шли в цирк или театр на детский спектакль. Иногда Надежда Николаевна, сестра тёти Веры, которая уже пела тогда в труппе оперного театра, оставляла нам контрамарки на спектакль, чаще всего на балет.

Если папа выигрывал крупную сумму денег, он нас всех приглашал отобедать в ресторане перед возвращением в Сквиру.

Я не могу пожаловаться, что мы страдали из-за того, что папа был игроком. Страдала мама. Страдала, стыдилась. Он предпочёл катать шарики по столу, из её слов описание бильярдных игр звучало как что-то недостойное, порочное.

Нормальные, интеллигентные люди не играли в бильярд, тем более на деньги, а обсуждали вышедшую за рубежом книгу «Доктор Живаго». Мама достала роман в самиздате, но даже мечтать не смела, чтобы обсудить его с папой. Папа честно пытался прочитать нашумевший роман. Но где-то на десятой-двенадцатой странице бросил.

Пастернаку дали Нобелевскую, как считала моя мама, незаслуженно. Ей нужно было с кем-то поделиться своим мнением. Ей не нравились поощрения автора только за протест.

Если бы в СССР существовали официальные соревнования по игре в бильярд, наверняка папа входил бы в десятку лучших. И может быть, мама поменяла бы своё отношение к «шарикам, бегавшим по зелёному сукну».

Маму не радовало, что папа непобедим в «американку», как и не радовало и то, что папа нас тягает по бильярдным и ресторанам.

– Ребёнок вырос под бильярдным столом, – говорила она, указывая на меня, что было откровенным преувеличением. – Что из неё получится?

Папа не умел пить. Небольшое количество алкоголя кончалось сильной интоксикацией и невыносимой мигренью, которая могла длиться до пяти дней. Головная боль была настолько изнурительна, что малейшее движение головы вызывало чувство, будто кто-то колотит его молотом по голове. Кстати, я унаследовала от папы эту нетерпимость к алкоголю и приступы мигрени. Столкнувшись в жизни с наркотиками, я кое-какие попробовала. Реакция организма соответствовала сильному отравлению с жуткими рвотами и головной болью. Это уберегло меня от желания пробовать запрещённые субстанции.

По долгу службы начальник специализированного мехотряда, управляющий сотней мужиков, папа должен был иногда выпивать. Закончили работу по расчистке земли от кустарника и старых пней под поле, председатель колхоза ставил, как правило, бутыли с самогонкой и зажаренных молодых поросят.

Папины подчинённые знали, что он закодирован; может, он и был закодирован, ещё в состоянии эмбриона у матери в животе, но об этом он не делился с подчинёнными, а просто нагло лгал. Необходимости в каком-либо кодировании не было. Но иногда случалось, что папа забывал про этот факт, и домой его в прямом смысле приволакивали под руки. Его укладывали на диван, с которого он скатывался на пол, и представление начиналось вне зависимости от декорации и местонахождения актёра.

– Я умираю! – кричал папа. – Лиля, дети, идите сюда. Прощайте!

Тут же он сообщал нам, детям, где заначки с деньгами, и делил наследство в связи с ожидаемой кончиной, которая никак не наступала.

– Я умираю! – кричал папа. – Где моя Лиля? Моя Лиля! Моя! Только она может спасти меня! – вопил он.

Обычно в этом месте мы удалялись, а мама начинала операцию по спасению пьяного мужа с помощью тазика и графина с водой.