Семейный портрет спустя 100 лет - страница 42

Мама вообще была папиным лекарем. Уколов он боялся; врачи приводили его в ужас и оцепенение; при виде кресла дантиста папа мог потерять сознание. Он никогда ничем не болел, даже простуды ему удавалась избегать, но страдал приступами головной боли из-за бессонных ночей, напряжения, сигарет и кофе, заменявших еду. Тогда он кричал:

– Лиля, голова!

Мама выдавала ему таблетку от головной боли. Часто она посылал меня с пилюлей и стаканом воды. Я обратила внимание, что маленькая жёлтенькая таблетка – «Но-шпа» – к головной боли отношения не имела. Заподозрив, что мама невинно ошиблась, я сказала ей, что она даёт ему «Но-шпу».

– Ничего, – сказала мама. – У него пройдёт голова.

Я стала обращать внимание, что мама лечила мигрень всем, что попадалась ей под руку. Однажды она сунула ему слабительное – пурген.

– Мама, у папы будет расстройство!

– Нет. У него пройдёт голова.

Папу приволокли днём. Дома, кроме меня, никого не было. Кажется, были какие-то школьные каникулы. Мама ушла на работу. По каким-то причинам не было бабушки – может, уехала погостить к Полине.

Папа сполз с дивана на пол и принялся истошно вопить, как ему плохо.

– Умираю! Умираю! – кричал папа.

Я не реагировала.

– Лиля, Лиля! – вопил папа. – Где моя Лиля?

– Она тебя бросила. Она сказала, что ей не нужен муж-пьяница, и ушла, – сморозила я.

Папа заплакал, как маленький ребёнок.

– Как? Двадцать лет моя Лиля, и она бросила меня? Как? Как такое могло случиться? Моя Лиля?!

Тут пошли интимные откровения. Их нельзя было сравнить с Камасутрой. Камасутра – это секс для акробатов.

То, что делали мама с папой в постели, более соответствовало индийской философии – тантре, где любовь и интимная близость служат соитию с высшими силами, с Создателем.

Я тогда не была знакома и с вещами попроще, чем тантра. Я не знала, что такое девственница, полагая, что это девочка до того, что у неё появляется менструация.

И тут мой папа стал рассказывать, как он любит маму и как он обожает целовать её в интимные места, от которых исходит запах ванили. Другие женщины, наверное, воняют – друзья ему рассказывали. А его Лиля, с кожей как у младенца, благоухает. Особенно когда она потеет, от неё исходит нежный аромат ванили.

Не думаю, что папа разбирался в запахах. Про запах ванили он, скорее всего, услышал от мамы.

– Лиля меня бросила! – рыдал он. – Таких женщин, как она, одна на тысячи, на миллионы. Знаешь, сколько раз подряд она может кончить? Бесконечно! – рыдал папа. – А то и больше. У неё интимные органы («Интимные органы», – говорю я. Папа же пользуется самым нецензурным выражением.), как присоски, которые коровам на вымя цепляют. Она меня кончает.

И после паузы:

– Убила, она меня убила! Где моя Лиля? Где Лиля? – он бормочет что-то невнятное и причитает, как старуха, живущая в конце улицы.

– Сколько будет два на два? – хочу понять, насколько папа адекватен.

– Не знаю, – говорит папа слезливо.

В этот момент я понимаю, что папин бред зашкаливает. Хватаю Зефира, не знаю, почему, может, подсознательно боюсь оставлять его с абсолютно невменяемым человеком, и бегу к маме на работу. Мама работает в банке. Красная, запыхавшаяся, влетаю в контору.

– Что случилось?

– Папу привезли пьяного, и он несёт такие глупости, что просто ужас.

– Он ругается матом? – с надеждой спрашивает мама.

– Ругается матом, – соглашаюсь я. Ругаться матом при детях моя чопорная мама считает высшим грехом.