На всех парах, дыша, словно паровозик, энергично размахивая расческой, к отцу подбежала Шурочка и закричала:
– Папа, сделай мне два хвостика, как у Гали! А то я маму не нашла! А Галя не умеет завязывать, ей завхозиха завязывает, а мне нельзя из отряда уходить!
Евгений добросовестно попытался соорудить дочери на голове прическу, чтобы привести лохматую, кудрявую голову дочки в порядок, но вряд ли с этим справился. А вожатые Аллочка и Лена, видно совсем не утруждали себя лишними заботами о детях. Причесали, как смогли, да и ладно… Шурочка ёрзала по скамейке, и делала страдальческие гримасы.
– Пап, больно! Ну пап, ну больно же… расчесывай меня понежненько! Как мамочка!
– Шуренок! Потерпи. Девочка всегда должна быть опрятной и причесанной.
– Пап, ну потише дери, – захныкала дочурка, почесав голову. Подумала о чем-то важном и озадачила отца:
– Папа! А ты хотел бы быть вшой?
Евгений с недоумением посмотрел на дочь.
– ???
Шурочка грустно вздохнула и, подняв на удивленного отца глаза, грустно промолвила:
– Я бы тоже не хотела…. Поймают – убьют!
Увидев Евгения, к танцплощадке, игриво улыбаясь, подошла Аллочка:
– Евгений Юрьевич, вы не могли бы мне помочь?
– Конечно, конечно, Аллочка! А что сделать надо?
– Да гвоздь забить на веранде. Опять отвалился.
– Ну, гвоздь – это можно! Это мы завсегда готовы! Иди доченька в отряд!
– Да, Шурочка, иди, там Лена с вами поиграет…
Шурочка убежала, а Алла, призывно махнув рукой симпатичному музруку, покачивая бедрами, направилась совсем не к своему корпусу.
***
После скудного и пресного лагерного завтрака Марина отправила Надежду в деревню Опятки, чтобы купить у местных жителей творогу и сметаны.
Деревенька, окруженная колышущимися зелеными деревьями, напомнила Наде букет из вершин могучих тополей, лип, берёз, под которыми прилепились, точно скромные цветы, деревянные крашенные домики.
Надежда, прихватив с собой маленького Даню, нашла нужный дом и подошла к калитке, державшейся на честном слове. На воротах была прибита табличка «Осторожно, злая собака» и внизу коряво, от руки, другой краской после слова «собака» подписано «Линда».
На приступочке кособокой сараюшки сидела толстущая румяная тетка Линда. Ей было сорок, но из-за своей невероятной толщины она выглядела на все шестьдесят. Хозяйка метко плевала шелуху от семечек в заросшую лопухами клумбу и не сразу заметила гостей. Она попыталась встать, но не смогла и закричала куда-то в глубь двора:
– Эй, эстримент собачий, выдь сюда, люди, чай, пришли! Эй, огузок моржовый, подь сюда! Люди ж пришли!
– Здравствуйте! Это вы Линда? Меня Марина прислала. Мне бы творожку и сметанки. И укропу… если можно, – мило улыбаясь, попросила Надя.
Линда начала плавно раскачиваться, чтобы встать. Вперед-назад, вперед-назад. Не получилось. Тогда она завопила, что есть мочи:
– Эй, урод, выходи! А то поймаю, хуже будет!
Увидев, что покупатели испугались и готовы бежать, Линда запела елейным голоском:
– Ух ты, господи. И творожку-то им, и сметанки…. А где, чай, это все Линде взять-то? Ведь и сметанку, и творожок еще сделать надо. Это ж Глафире Порфирьевне сколько еды то надо, а еда-то, чай, нынче дорогая!
– Какой Глафире? – пролепетала Надя.
– Так Порфирьевне, кормилице нашей! – пояснила тетка.
– А, это вы про корову, – догадалась Надежда.
– Щас тебе, корову! Про козу, любимицу нашу!
– Так что, это всё – и молоко, и сметана – это все козлячье? – сделала Надежда брезгливое лицо и, крепко схватив Даню за руку, попятилась.
