– Реактора! – поправила товарка.
– Ну, ты можешь помолчать? – вспылила Панасенко. – Помещенье после пожара было полностью залито радиоактивной водой. Её и надо было откачать как можно быстрее! Говаривали, что если содержимое реактора соприкоснется с тяжелой водой, получится водородная бомба, от которой всей Европе капут.
– А почему выбрали ваших мужей? – спросила Марина Степановна.
– Ну как же? Нужны были здоровые, выносливые люди. Больные бы не выдержали. Ему же было тридцать пять лет, и он занимался спортом.
– То есть он туда попал совершенно здоровым? – спросила Надя.
– Конечно же. На сто с лишним процентов! Ну так слушайте, – продолжала Божена, – откачивают они эту воду, а тут возьми и проедься бронетранспортер по рукавам и перерезал их в пятидесяти метрах от реактора. Зараженная вода так и текла прямо на землю.
– Ну наши мужья и бросились устранять поломку. В рукавицах было неудобно, поэтому они их сняли и скручивали пожарные рукава уже голыми руками, – заплакала женщина, – и ползали на коленях в радиоактивной воде…
Марина Степановна пододвинулась к ней, обняла, погладила по плечу.
– Через два дня моему Толику стало плохо. Он начал заговариваться, и «скорая» увезла его со станции в Чернобыль. Там у него начались тошнота, рвота, и его доставили в Иванков, под капельницы. И других же отправили кровь проверять.
– А город встречал их, как космонавтов, – выкрикнула Олеся Викторовна, – люди вытаскивали их из машин и несли на руках в больницу, вся дорога была устлана цветами. Если бы они вовремя не откачали воду, Иванков эвакуировали бы.
– Такой печальный у вас рассказ, – прослезилась Марина Степановна.
– А Чернобыль, это и есть печаль, – дрожащим голосом сказала Олеся Викторовна, – из тех, кто был тогда на станции, все померли. К счастью, мой еще жив. Но очень болен. А лекарства такие дорогие…
Когда девушки вышли на улицу, они долго молчали, потом Марина вытерла слезы и, тяжело вздохнув, сказала:
– Да. Как тут не обижаться на систему, которая использовала здоровых молодых людей, а потом вышвырнула.
– Марина, надо все это нашим старшим детям рассказать. Они должны это знать. И костерок зажечь. Поговори с Боженой.
– Да, Надя, конечно, я поговорю.
***
Лунный свет освещал палату девочек первого отряда. Прохладный свежий ветерок трепал легкий тюль на окне. Наташа, натянув ночную рубашку, уже улеглась и ждала, когда Нелька погасит свет фонарика. Нелька же в трусиках и майке сидела на табурете перед единственным большим зеркалом в этом помещении и тонким слоем намазывала крем на лицо. Маня расчесывала свои непослушные волосы и с усмешкой поглядывала на противную соседку. Даше и Марине, жившим в этой палате, уже исполнилось четырнадцать лет, но за хорошее поведение Марина Степановна снова взяла их в лагерь. Тем более девочки помогали вожатым младших отрядов присматривать за детьми. Девочки тоже не любили Нельку, но никто не хотел портить с ней отношения – себе дороже! Нелька – стерва, сожрет с потрохами.
– Ой, девчонки, так любви хочется! – неожиданно протянула Наташа.
– Ой, и мне! Настоящей такой любви, как у старшой с Евгением Юрьевичем, – не думая о последствиях, ляпнула Маня, – она, между прочим, обещала, что почитает нам свои стихи про любовь. Только нам!
– Ага! Никому не читает, а тебе толстомясой прочитает, – зло прищурив глаза ввернула Нелька.
Маня демонстративно отвернулась к стене и закрыла голову одеялом.
