Сестра гения. Путь жизни Марии Толстой - страница 7

Легко вообразить себе, что чувствовала беременная женщина, на глазах у которой ее муж сходит с ума. Когда на проселочной дороге появился чей-то экипаж, граф решил, что это они и есть – преследователи, совершенно потерял контроль над собой и выстрелил в грудь своей жене. Очевидно, чтобы она не досталась врагам. Потом он вынес окровавленную Алину и положил на дорогу, где ее подобрали крестьяне, отнесли в дом к пастору, и тот перевязал рану, которая, к счастью, была навылет. Однако жуткая история получила еще более жуткое продолжение. Граф вдруг появился в доме пастора и, с присущей многим параноикам хитростью, сумел убедить хозяина, что Алина была ранена нечаянно. Но, дождавшись, когда их оставили одних, он вдруг попросил жену показать язык и попытался отрезать ей его, для чего быстро вынул заготовленную бритву. Алина сумела вырваться, позвала на помощь, прибежали люди… Муж ее окончил дни в сумасшедшем доме, а сама она от пережитого ужаса родила мертвого ребенка. Родные, опасаясь, как бы и она от горя не сошла с ума, отдали ей новорожденную малышку прислуги, жены повара – Пашеньку (о ней она упоминала в одном из вышеприведенных писем к Ергольской).

Маша много раз слышала страшную историю своей тетки. Многие женщины в их роду верили в сверхъестественное. Наверное, именно тогда, в юности, Алина словно убедилась воочию, как похоже безумие на беснование и как это страшно, когда в человека словно бы вселяется нечистая сила. Этот опыт, возможно, и сделал ее такой религиозной. Александра Ильинична читала Маше жития святых, рассказывала о жизни монахов, привечала у себя странников и юродивых. У нее постоянно жила монахиня Марья Герасимовна – Машенькина крестная мать. Денег у стареющей Алины никогда не было – все, что появлялось, она раздавала просящим. За ее доброту и простоту ее все любили. Однажды за обедом Николай Ильич смешно и в лицах рассказывал, как его сестра Алина на пару с кузиной Молчановой будто бы ловила в церкви священника для благословения. В его рассказе этот эпизод превратился в сцену охоты: «Молчанова тут отхватила священника от царских дверей, и тот бросился в северные. Но Молчанова дала угонку, пронеслась, и Алина тут как тут и хвать – захватила его!» Все захохотали, и сама Алина засмеялась – добродушно и весело. Такой она осталась в памяти Машеньки – весело смеющейся над собой и этой выдуманной Николаем Ильичом охотой за священником. На ее надгробии осталась эпитафия, сочиненная тринадцатилетним Львом Толстым:

Когда тетушку Александру Ильиничну хоронили, Машеньку подвели под благословение старцу Леониду, который внимательно посмотрел на девочку и сказал: «Маша – будешь наша». Никто не знал тогда, что это предсказание сбудется.

После смерти Александры Ильиничны Остен-Сакен опекуншей детей стала вторая их тетка – Пелагея Ильинична Юшкова. Она жила в Казани, и скоро переезд туда стал неизбежен. Это разлучало детей с Ергольской, которая была в таком же отчаянии, как и сами дети. Однако делать было нечего, пришлось ехать. Переезд в Казань стал для Маши не просто разлукой с любимой тетушкой, но и расставанием с детством. Свое безмятежное, ласковое, дружное детство Лев Толстой описал в одноименной повести, где сестру свою Машу вывел в обаятельном образе Любочки.