Сестры Мао - страница 57

Чжан Юфэн подняла глаза от записной книжки. Постучала ручкой по губам. Заговорила голосом, каким он говорил, когда был еще здоров.

– Может быть и так, командир, – сказала она, – но вы, должно быть, видите, что своими поступками вызываете слишком много враждебности.

Слушая, как Чжан Юфэн говорит словами Председателя, Цзян Цин будто бы слышала, как сама пародирует его.

– Ни одно из моих решений, – ответила она, – не выходит за границы моих полномочий.

– У вас много хороших качеств, командир, и вы сослужили хорошую службу. Вас уважают подчиненные – вполне заслуженно, но порой это ведет к тщеславию. Вы всегда должны помнить о том, чтобы не стать тщеславной.

– Я горжусь своей компетентностью, это не тщеславие.

– Если вы утратите скромность и перестанете стараться ради общего блага, если вы не будете уважать кадры так, как они уважают вас, то перестанете быть революционным лидером и станете… Вы начнете вредить интересам партии.

Цзян Цин выразила свой гнев широкой улыбкой. Она хорошо научилась приносить извинения именно тогда, когда должна была их требовать. Этому женщины в партии учились рано.

– Я здесь не для того, чтобы защищаться, сестра Чжан. Но я скажу это.

Чжан Юфэн занесла кончик ручки над следующей страницей. – В партии есть люди, которые обвиняют меня в любом неприятном запахе, любой сгущающейся туче. Была бы возможность, они с радостью сожгли бы меня на костре. Их не так уж мало. Их плевков хватило бы на колодец, в котором меня можно было бы утопить. Но разве это правосудие? Я не заслуживаю того, чтобы меня поносили. Я не так уж плоха и у меня много достоинств. Первое из них – когда я берусь за что-то, я упорствую, не бросаю это чертово дело, пока не довожу его до конца. Именно это я и делаю с «Красным женским отрядом». Я доделываю его, совершенствую. Это моя работа. Разве следует мне мешать?

Чжан Юфэн проживала последний год своей золотой поры, которая у китаянки длилась с двенадцати до тридцати лет. Она встретила Председателя в восемнадцать и отдала ему остаток своего лучшего возраста. Но по сравнению с Цзян Цин это было ничто. Ей было двадцать четыре года, когда Председатель выбрал ее своей помощницей, а сейчас она вступала в седьмой десяток. Может, когда Чжан Юфэн проработает сорок лет, как проработала Цзян Цин, она сможет претендовать на то, чтобы говорить от лица Мао, но раньше – нет.

Чжан Юфэн бросила ручку между страниц записной книжки и захлопнула ее одной рукой.

– Хорошо, командир. Чего именно вы хотите?

Цзян Цин подлила себе чаю. Поболтала его в чашке. Сделала глоток.

– Бюджет Комитета культуры не покрывает расходы на дополнительные репетиции, – сказала она. – Я надеялась взять немного денег из резервного фонда Председателя.

– Сколько?

– Восемь тысяч.

– Восемь тысяч?

– Знаю, сумма кажется большой, но в рамках постановки балета это мелочь.

– Хорошо. Что-нибудь еще?

Цзян Цин выросла в бедной крестьянской семье. Она не получила формального образования. Когда она пришла в сельскую коммуну Мао, ее знание марксизма ограничивалось несколькими фразами и парой радикальных представлений. Конечно, она ощущала страсть и чувство борьбы, но она не знала идей и истории. Однако у нее было то, чего не было у большинства крестьянских девочек. Пять лет она провела в Шанхае, где пыталась стать актрисой; там она приобрела и городской стиль, и талант привлекать к себе внимание мужчин. Она была одной из немногих девушек в коммуне, которые могли петь, танцевать и играть на сцене. На вечеринках старшие офицеры соревновались за право потанцевать с ней. Она была жизнерадостной, много улыбалась и умело делала вид, что ведет именно мужчина. Однажды вечером один из руководителей коммуны знаком приказал ей пойти с ним. Она охотно вошла в его кабинет, где он спросил: «Готова ли ты взять на себя любую роль, которую поручит тебе партия? Готова ли ты безоговорочно выполнить любое задание, каким бы оно ни было?» Она немедленно ответила: «Да».