«Если в республике что-то происходит – в ответе я…» Тогда Стефанов не говорил этих слов. Это по другому поводу и при других обстоятельствах. А тогда он просто тихо ушел, огибая заросли. Вот здесь мы с ним и столкнулись. Я-то все время у него за спиной была, а тут – лицом к лицу. Близко так. Мы застали друг друга врасплох. В его глазах стояли слезы. Ну и у меня тоже. Глянули друг на друга и отпрянули.
В столицу республики вернулись, а мои «доминошники» всю деятельность сворачивают. Из-за денег: мало! Ну а мне после того, каким я Героя нечаянно увидела, как уехать? Я осталась и простояла за его спиной целую вечность. Промелькнуло краткое северное лето. Обрушилась и прошла золотисто-синяя осень. Легла белоснежная зима. Мне нужно было уезжать навсегда. А я продолжала стоять. Почему? Что я ещё надеялась увидеть и понять?
Стефанов прилетал вечерним рейсом из Москвы, чтобы утром, сменив самолет на вертолёт или джип, мчаться дальше. Мелькали, как в калейдоскопе, города, поселки, села. Сменяли, набегая, перехлёстывая друг друга, волны любви, ярости, отчаяния, требовательности. Стефанов с его неприкрытой неприязнью к трибуне, президиуму, микрофону – ему, по-моему, вообще наплевать, как он выглядит? – разруливал проблемы. Они, наслаиваясь, громоздились, как льдины в заторе: отрасли, инвестиции, финансовые потоки, программы выживания и развития… Я никак не могла понять, как у него укладывается в голове все то, что никак не хочет умещаться у меня в блокноте. Он говорил на равных (не свысока – на это много ума не надо!), а именно на равных с геологами, лесниками, буровиками, шахтёрами, учёными, санитарками, лётчиками, генеральными директорами. «С Главы республики спрос за всё – от ГРЭС до ночных горшков…» Это он сам так решил, взвалив на себя груз ответственности и вины.
Шахтёры, спускавшиеся в ночную лаву, яростно требовали вернуть долги по зарплате:
– Вы приехали, потому что мы вам нужны, а потом уедете – что, нам к плакату обращаться, который вон там висит!?
– Да сорви ты его! – рубил рукой воздух Стефанов.
– Федор Тимофеевич, – успокаивало его окружение, – это же шахтёры…
– Да они же правы, хотя и горло дерут. Что ж я, как чурка бесчувственная стоять буду!
А на следующий день вертолёт, подгоняемый ветром, летел к нефтяникам, которых тоже уже начинало лихорадить. Но здесь Стефанов купался в океане любви (ведь их город строил и он!). Глотая подступивший к горлу комок, хмуро ронял:
– Всё равно я вас люблю больше, чем вы меня.
Я видела его среди сильных мира сего. Герой вел себя с ними, как равный, привычно и просто, не шакаля и не лизоблюдствуя. На многолюдном совещании член Российского правительства путался в словах. Герой поспешал ему на помощь, терпеливо подсказывая:
– Владимир Степанович хотел сказать, что…
Тот имел вид барина, откушивающего взбитые сливки, а у Стефанова было серое от усталости лицо, обветренные, в кровь истрескавшиеся губы. Оба – ровесники…
В правительственном самолёте Стефанов незаметно для самого себя задремал, сидя напротив вице-премьера. Тот по-восточному невозмутимо философствовал, глядя на спящего:
– Я родился на высоте двух тысяч метров и отлично знаю, что когда человек поднимается в гору, подъём рано или поздно кончается, надо быть готовым к спуску, – и кивок в сторону спящего. – Он всегда берёт на себя больше положенного, сохраняя при этом мужскую позицию. Дай Стефанову чуть шире пространство, как бы он развернулся! Орёл в полете не спит, а волк, готовясь к схватке, во сне копит силы…
