Патрульный Манкузо сокрушенно отчалил к шкафчикам, задаваясь вопросом, почему у него с сержантом никогда не получается как надо. Едва он вышел, сержант повернулся к детективу и сказал:
– Отправь-ка парочку наших людей в «Ночь утех» как-нибудь вечерком. Там у кого-то хватило ума лясы точить с этим тупицей. Только ему ничего не говори. Я не хочу, чтобы вся слава досталась этому болвану. Пусть ходит ряженым, пока не задержит кого-нибудь.
– Знаешь, а ведь нам сегодня еще одна жалоба на Манкузо поступила: дамочка утверждает, что какой-то заморыш в сомбреро прижимался к ней вчера вечером в автобусе, – сказал детектив.
– Дело серьезное, – задумчиво ответил сержант. – Что ж, еще одна такая жалоба – и мы арестуем его самого.
Мистер Гонсалес включил в небольшой конторе свет и зажег газовую грелку около своего стола. Все двадцать лет работы в «Штанах Леви» он всегда приходил в контору первым.
– Было еще темно, когда я сегодня утром прибыл, – говорил он мистеру Леви в тех редких случаях, когда мистеру Леви приходилось навещать «Штаны Леви».
– Вы, должно быть, слишком рано из дому выходите, – отвечал мистер Леви.
– Я стоял на ступеньках конторы сегодня утром и беседовал с молочником.
– Ох, помолчите, Гонсалес. Вы получили мои билеты на самолет до Чикаго на игру «Медведей» с «Упаковщиками»?
– Я уже обогрел всю контору к тому времени, как на работу прибыли остальные.
– Вы жжете мой газ. Сидите в холоде. Вам полезно.
– Я сделал две страницы в гроссбухе за сегодняшнее утро, пока находился здесь один. Смотрите, я поймал крысу у питьевого фонтанчика. Она думала, что еще никого нет, а я пристукнул ее пресс-папье.
– Да уберите же от меня эту чертову крысу. Меня это место и так угнетает. Садитесь-ка на телефон и закажите мне гостиницу на дерби.
Однако мерила усердия в «Штанах Леви» были весьма низки. Исполнительность являлась достаточным поводом к повышению. Мистер Гонсалес дослужился до заведующего конторой и принял на себя командование несколькими удрученными клерками. Он никогда не мог в точности припомнить фамилий клерков или машинисток. Временами казалось, что они появляются и исчезают чуть ли не ежедневно, – за исключением мисс Трикси, восьмидесятилетней помощницы бухгалтера, которая вот уже почти полвека с ошибками переписывала цифирь в гроссбухи Леви. Даже свой зеленый целлулоидный козырек она не снимала по пути на работу и домой, что мистером Гонсалесом истолковывалось как символ лояльности «Штанам Леви». По воскресеньям мисс Трикси иногда надевала козырек и в церковь, по ошибке принимая его за шляпку. Надела она его и на похороны брата – там его сорвала с ее головы более бдительная золовка слегка помоложе. Однако миссис Леви некогда отдала приказ держать мисс Трикси на работе несмотря ни на что.
Мистер Гонсалес повозил по своему столу тряпкой, думая, как это с ним бывало каждое утро именно в это время, когда в конторе еще зябко и пустынно, а причальные крысы под полом играют сами с собой в исступленные игры, о счастье, которое подарил ему союз со «Штанами Леви». Сухогрузы, скользившие по реке сквозь расползавшийся утренний туман, ревели что-то друг другу, и низкие звуки их сирен эхом отдавались в конторе среди ржавых шкафов-регистраторов. Под боком щелкал и потрескивал маленький обогреватель – детали его раскалялись и расширялись. Закуривая первую из десяти своих ежедневных сигарет, мистер Гонсалес бессознательно внимал звукам, начинавшим его рабочие дни все двадцать лет. Докурив до фильтра, он погасил окурок и вытряхнул пепельницу в мусорную корзину. Ему всегда нравилось поражать мистера Леви чистотой своего стола.
