Она лежала в темноте, на жесткой, неровной поверхности – два расстеленных одеяла не делали утоптанную землю мягче. Справа ей в ухо дышала Герика, слева– Мира, которую обнимала негромко похрапывающая Зелия: спальных мест в палатке было всего четыре, и семерым пришлось как следует потесниться. Зато они не мерзли, несмотря на нехватку одеял. Наоборот, было даже немного жарко.
Тонкие стенки из грубого полотна хорошо пропускали звуки: потрескивание костров, звон оружия, тяжелые шаги выставленной стражи, стук копыт лошадей, переступающих с ноги на ногу, резкие и громкие всплески мужского смеха. После полуночи смех прекратился, но лошади никуда не делись: они топтались, фыркали, звенели уздечками. А еще в тишине появились новые звуки: бесконечный стрекот степных насекомых, какое-то шуршание рядом с палаткой – неужели мыши?! – далекие крики ночных хищных птиц. Шестеро спутниц тихо сопели рядом, но при этом Солан, как никогда раньше, чувствовала себя отрезанной от всего мира. Она смотрела в темноту широко раскрытыми глазами, беззвучно всхлипывала и, ощущая бегущую по вискам влагу, вспоминала события этого вечера – возможно, самого худшего в ее жизни.
Хвала Богине, их не оставили ночевать под открытым небом и выделили палатку, которую Зелия тут же перетянула по-своему. Позаботились о том, чтобы рядом горел костер, а потом проводили туда, где из общего котла раздавали походную кашу. У Герики не было при себе никаких вещей, и им с Солан пришлось есть из одной миски. Впрочем, ячменная каша на свином сале аппетита у царевны не вызвала: она с трудом проглотила несколько ложек. Запивать все это пришлось не чистой водой, как она привыкла, а разбавленным красным вином, ужасным на вкус. Жрицы тоже пили его без особого удовольствия, лишь для того, чтобы избежать обезвоживания, а вот танарийцам и северянам это жуткое пойло, похоже, нравилось. Но еще больше им нравилось наблюдать за женщинами, волей случая оказавшимися в их лагере.
Разумеется, многие из доспехов вон лезли, чтобы привлечь к себе внимание: громко разговаривали, хохотали, прохаживались вокруг, отпускали глупые шутки и сами же над ними смеялись. Или просто устраивались неподалеку и смотрели, жадно следя за каждым движением, ловя каждый неосторожно брошенный в их сторону взгляд. Солан весь вечер старалась не поднимать головы и не оглядываться, ее спутницы сидели с непроницаемыми лицами, а интерес воинов к ним только усиливался. Но самым бесстыдным образом повел себя вождь северян – при воспоминании о нем щеки царевны вновь залила краска. Светловолосый варвар неторопливо проехал мимо и спешился возле костра, рядом с которым расположились его люди. Они встретили вождя радостным гвалтом и смехом.
– Эй, Кромхарт, когда же ты, наконец, оденешься как мужчина? – не удержался один, грубым произношением коверкая слова почти до неузнаваемости. – Или платье пришлось тебе по душе?
Северянин ничего не ответил. Хлопнул по крупу свою лошадь, и та послушно отбежала в сторону. А потом так же спокойно, никого не стесняясь, стащил через голову тунику и швырнул ее в лицо шутнику. Тени и свет от костра заплясали по обнаженному телу.
– Ну, и где мои вещи? – поинтересовался он.
Солан покраснела и спешно отвела взгляд. Она никогда прежде не видела полностью раздетого мужчину; кадокийцам в присутствии женщин не позволялось обнажать даже торс, а у статуй, украшавших дворец и прилегающий к нему сад, все самое интересное было скрыто набедренной повязкой, складками плаща или, в крайнем случае, гроздьями винограда. Будучи маленькой девочкой, царевна долгое время даже не догадывалась о различиях между полами, до тех пор, пока у одной из ее служанок не родился сын. Но она и представить не могла, что маленькое недоразумение, обнаруженное ею у младенца, у взрослого мужчины становится намного более… впечатляющим.
