— А вы на сегодня можете быть свободны, — произносила мадам Ромашканд, бросая на "лишнюю" ученицу короткий косой взгляд, после которого Римма отворачивалась, не в силах сдержать улыбку – пусть так, не своими знаниями и усилиями, но она обошла, опередила подругу!
Альбина присела в вежливом поклоне-книксене и пошла на выход, ничуть не скрывая радости на лице.
Скорее всего, и эта радость, и молчаливая покорность злила мадам, хотя сказать ничего не могла: она попалась в свою же ловушку. Да, пятая ученица проходила более короткий курс, и уроки танцев и верховой езды пропускала, и при этом выглядела счастливой и довольной. И даже синяки от хлыста ничего не меняли в её настроении.
Возможно, Альбине стоило делать вид, что он ужасно огорчена, просить мадам о милости, вздыхать печально. Да только не хотелось. Зачем унижаться, если всё у неё складывалось более чем удачно и с учителем танцев, и берейтором, и с портнихой.
3. Глава 3. Здесь
Глава 3. Здесь
Матвеевна думала долго. Дочь уже приехала, уже прожила у неё неделю, а старуха всё никак не могла решить, и в этих раздумьях изводила всех вокруг.
— Любовь! – строго говорила, встречая Любу поле работы у своей комнаты. – Погоди. Ты мне нужна.
За приоткрытой дверью была видна скорбная фигура дочери бабы Вали. И Люба останавливалась, с удивлением рассматривая Ирину, зажавшую ладони между колен и упершую взгляд в закопчённый потолок.
— Сходи вот в магазин, — строго приказывала старуха, безошибочно протягивая соседке деньги, — купи мне молока!
— Так вы ж не пьёте, Валентина Матвеевна… — оторопело отвечала Люба, пытаясь понять, что это за представление и какова её роль. Комедия это или трагедия?
— Тебе говорят купить, так купи! А пить или не пить… Я, может, вылью его потом. Не твоего ума это дело! – и от сердитости купюра в сморщенных руках бабы Вали начинала ходить ходуном. – Понятно? Не твои же деньги!
Люба пожимала плечами, заглядывая старухе за спину, и видела, как по бледной щеке Матвеевной дочери течёт слезинка. Кажется, это всё же была трагедия. И надо ли ей, постороннему человеку, влезать?
Ирина сквозь мокрые ресницы ловила взгляд Любы, легонько кивала, мол, иди, не спорь, и вновь зажмуривалась. Люба и шла, пожав плечами, в магазин, утягивая любопытного Тефика, уже засунувшего мордочку в комнату соседки.
Другой раз всё время, пока возилась с ужином, выслушивала толстую Людку, снова перегородившую дверь кухни. Переполненная эмоциями, та задыхалась, пересказывая ссору бабки с дочерью. И Люба, стуча ножом или шуруя половником, не в силах была сдержать дрожь отвращения и передёргивала плечами: слушать не хотелось, но и заткнуть разговорчивую соседку сейчас значило спровоцировать ещё один скандал, но уже с другими действующими лицами – собой и Людкой в главных ролях. Потому терпела. Молчала. Кивала, делала вид, что слушает. И, едва закончив, поскорее уходила к себе. Уходила, чтобы поесть в тишине и одиночестве, хоть это и урезало время от тихого вечера со спицами в руках.
Люба готова была и вовсе не браться за вязание, лишь бы не слушать этого причмокивания и жадного Людкиного сглатывания между фразами. Один в один как в фильмах ужасов, когда вурдалак присасывается к шее жертвы и пьёт кровь. Любу опять передернуло.
А ещё обычно необщительный в трезвом виде Димка поскрёбся однажды вечером в дверь.
— Любаш, это я, — тихо и доверительно проговорил в самую, кажется, дверную щель.
