— Вот ещё. Я не нищенка на паперти.
— Ну хорошо, хорошо, — быстро сдалась Люба, прекращая разговор предсказуемый, как восход солнца, и совершенно бессмысленный, как попытка не пустить солнце на небосклон.
Она уже жалела, что затронула эту тему, да и снова злилась на себя – пора бы уже привыкнуть. И перевела разговор на другое:
— Яблок каких хотите: желтых или зелёных?
Старушка пожевала губами, раздумывая, и решила:
— Жёлтых, наверное. Только, Любовь, некрупных! – строго наказала напоследок, и Люба опять почувствовала себя школьницей младших классов. Ну за что ей всё это?!
— Хорошо, — кивнула. – Моющих никаких не надо?
— Нет. Иди уже.
Люба промолчала, сдерживая не только гримасу, но и тяжелый вздох – этот королевский тон из уст соседки её тоже злил. Но не воспитывать же её, старуху? Тем более сегодня. И, потянув за поводок, пошла к выходу из квартиры. А Матвеевна осталась стоять у приоткрытой двери своей комнаты, прислушиваясь к Любиным шагам.
«Вот и хорошо! — мысленно уговаривала себя Люба, следуя за Тефиком сначала по подъезду, а потом по двору, и дальше – по улице. Пёс засовывал нос в каждую дыру, «читая» последние новости – где пробегала собака, где сидела кошка и чем соседи кормили голубей. – Поговорю с ней сразу, как приду, и не буду весь вечер мучиться».
А на сердце всё равно было тяжело, и Люба, потирая живот — бунтующий желудок никуда не делся, — провела в магазине на десять минут больше, чем было нужно. Не то, чтобы она без дела ходила от прилавка к прилавку, но... Размышления над уцененной булочкой, которую можно было съесть прямо сейчас, пока выгуливает пса, затянулись до неприличия. Просто заодно она искала в себе силы не злиться на грубую заносчивую старуху, от предстоящего разговора с которой не ждала ничего приятного.
Булочка стала удачным экспромтом, позволившим оттянуть время возвращения, немного притушить голод и до изнеможения нагулять собаку. Тефик устал первым и потянул её домой, и Люба с неохотой, медленно, уже не тревожась дурными запахами подъезда, поднялась в квартиру.
Хотелось постоять у двери, а лучше посидеть, или даже пойти ещё немного прогуляться, но тянуть было бы глупо – у Матвеевны острый слух, и она, скорее всего, уже услышала, что Люба вернулась. Поэтому, выдохнув, как перед прыжком в прорубь, она решительно постучалась к соседке и повела довольного, вывалившего розовый язык Тефика в ванную мыть лапы.
Маневр со стуком был отработан многими годами соседства: старушка не выходила из комнаты, не поправив одежду и не причесавшись. И вообще, без особой нужды не выходила. Поэтому и на стук отзывалась не сразу. И поэтому стоило её вызывать заранее.
Это было правило Валентины Матвеевны из того же списка, что и «угощения и подарки не принимаю!» Это правило, с которым Люба по молодости пыталась бороться, переставало действовать крайне редко и в исключительных случаях, например, в честь какого-нибудь праздника, например, Восьмого марта или Нового года. Да и то ненадолго.
Когда Тефик уже семенил из ванны, дверь соседкиной комнаты была приоткрыта, а сама баба Валя стояла на пороге, как часовой.
— Вот сдача, а вот покупки, — Люба вложила в её сложенные ковшиком руки деньги и продукты.
— Спасибо, Любовь, — вежливо и немного мягче, чем, когда давала поручения, проговорила соседка.
Но тон всё равно был сродни снисходительной похвале глупенькой прислуге, а не сделавшей доброе дело соседке. И это опять злило и даже обижало. И Любе не хотелось затевать разговор, который она, несмотря ни на что, должна была начать.
