Шуаннет по-видимому осталась недовольною моим ответом; но соображая дело по совести, – я иначе не мог разрешить настоящее дело.
Хотя на будущее время, в подобных случаях, я буду руководствоваться указаниями Калужского губернатора, смотря впрочем, по экстренности дела, – но особое письменное по этому предмету наставление было бы весьма полезно.
30-го мая. В февральском дневнике было упомянуто, что переводчик Турминский нуждается в практическом изучении Арабского языка. С того времени ему были предоставлены все возможные к тому средства: он беспрерывно был с горцами, которые говорят по-арабски все без исключения; постоянно обедал с ними и только что не ночевал вместе. Но за всем тем, в продолжение последних двух месяцев, я не мог не заметить, что оказанные им успехи весьма незначительны, в чем удостоверили меня и отзывы об этом обоих сыновей Шамиля и всех остальных горцев, и старание их уклоняться от его переводов там, где дело шло о каком-нибудь официальном или вообще о серьезном предмете. Полк. Богуславский, в бытность свою в первых числах мая в Калуге, отозвался, что выговор Турминскому очень нехорош, так что трудно понимать некоторые места его речи; но что со временем, он сможет освободиться от этого недостатка. Что касается самого Шамиля, то он, не стесняясь многими ошибками, сделанными Турминским в первое время, был к нему постоянно внимателен, и даже со своей стороны доставлял ему средства практиковаться, рассуждая с ним о некоторых сложных предметах, и вместе с ним же разбирая свои книги. Но в последнее время, он также заметно уклонялся от его переводов, и в разговорах с людьми посторонними дому, а в особенности в тех случаях, когда нужно было предать не то, о чем следовало довести до сведения начальства, – Шамиль постоянно требовал переводчиков Мустафу-Ях-Ина и даже Дебирь-Магому, не взирая на присутствие здесь же Турминского, а также и на то, что Дебирь-Магома объясняется по-русски не совсем свободно. Таким образом, все занесенное в дневник с февраля по июнь составлено мною переводам Ях-Ина: Турминский же переводил одни только письма членов семейства Шамиля к их родственникам на Кавказ, и еще песни о Гази-Магомете. Под конец, именно в течение всего мая, Шамиль, выезжая несколько раз к знакомым, а также собираясь на фабрику Говарда, постоянно выказывал желание взять с собою Ях-Ина; но потом, как бы одумавшись, требовал Турминского, говоря, что «если он прислан сюда начальством для переводов, – то нужно чтобы он переводил».
Стр. 1436 …Все это неоднократно заставляло меня спрашивать Шамиля: хорошо ли он понимает Турминского? Ответом его была всегда одна и та же фраза, что Турминсикй хороший человек и что дурного о нем ничего нельзя сказать. Наконец, сегодня, в присутствии всех оставшихся в Калуге горцев, Шамиль положительно объявил мне, что Турминский «совсем бесполезный для них человек, потому, что ни он никто из его домашних много не понимают из того, что он говорит». В последнее же время и сам Турминский, вероятно сознавая это, – почти совсем перестал говорить с ними по-арабски, и больше употребляет Татарский язык, на котором объясняется весьма плохо, между прочим, потому, что примешивает в свою речь слова Турецкие и Персидские, что делал и прежде, говоря по-арабски.
На слова Шамиля я заметил, что если Турминский бесполезен, то я доведу об этом до сведения начальства, которое без сомнения распорядится высылкою другого переводчика. Шамиль отвечал, что, так как Турминский, вероятно, лишится через это место и присвоенного ему содержания, то он не желает, чтобы начальство узнало о теперешнем его отзыве; и потому если от него потребуют подтверждение того, что сказано им сейчас, то он откажется от своих слов. Эта черта добродушия в Шамиле проявляется подобным образом уже не в первый раз: она известна так же полк. Богуславскому и не однократно служила поводом к недоразумениям относительно его желания и настоящего взгляда на некоторые вещи.
